Ностальгия

Почти в каждом фильме есть некая художественная метафора, образ, ключевой смысл, обозначенный произведением искусства, вернее, воплощенными вечными идеями. Иконы Рублева и книга «Русская икона», подаренная Александру на день рождения. Альбрехт Дюрер в «Ивановом детстве», обожаемый Питер Брейгель Мужицкий, Пьеро делла Франческо в «Ностальгии». Гармония всегда двусферна и асимметрична. Прекрасная Евгения растерянно стоит перед Мадонной дель Парто из Ареццо. Мадонна Пьеро дела Франческо совершенна в своем спокойном достоинстве, внутренней свободе. Жест руки с тоненькими пальчиками, расстегивающими так естественно простое платье. Это готовность передать могучую внутреннюю силу свою тем, кто приходит с бесплодием души и чрева. Лицо женщины-мадонны спокойно, невозмутимо, эмоции не участвуют в естественности ее жеста. Выражение лица замкнуто. Все внутри. В этом сила, тайна. Это нравится Тарковскому в искусстве, в людях. Неврастеничные герои-современники утратили цельный лад поступков и душ.

Александр, герой фильма, покинул сцену и построил свой дом на острове, где и живет с семьей. Уединенно, вдали от шума и суеты. Красивый дом и его обитатели тем не менее кажутся актерами некой пьесы, быть может Чехова или Ибсена, с двойным смыслом условной внешней ритуальности и внутренней разобщенности, более того, невыясненности отношений, выяснять которые незачем. Снова все то же абсолютное одиночество и среди коллег, и в собственном доме. Разве что Малыш.

Почтальон Отто, невесть, откуда прикативший на велосипеде. Почтальон, вестник посланец. Именно с появлением посланца, может быть черта, все действие резко сдвигается в иную плоскость реальности. Молитва Александра — нашептанный Отто экзотический выход к спасению. «Жизнь моя, иль ты приснилась мне?»

Для режиссера Тарковского очень важно то, что он обращается не столько ко всем, сколько к каждому. «Жертвоприношение» — открытый текст. Каждый свободно познает текст фильма на своем уровне, согласно собственному опыту. Смысловое послание фильма понятно. В основе обновления лежит жертва, но не ритуальная и не массовая во имя назначенного светлого будущего, а иная, обращенная на себя самого. Прежде чем изменять мир, попробуй изменить себя самого. А для этого необходимо — соединить части распадающегося сознания воедино. Дом, сожженный Александром, — это художественная максима. Тарковский очень любил средневековые рассказы о самураях, которые за одну жизнь проживали несколько жизней. Служат они при дворе феодала, добиваются успеха, уважения и почестей. На вершине достижений, отказавшись от всего, уходят и начинают жизнь иную, с нулевой отметки. Он рассказывал эти притчи часто в разное время. Александр перед тем, как поджечь свой дом, облекся в халат самурая со знаком «инь-ян» на спине и сложил из мебели ритуальный костер. День рождения — нулевая отметка. «Акт сознания — поступок раз и навсегда».

Все, что происходило с Александром в трансовом состоянии было «из жизни — не той и не — той». Все его поведение безумное с точки зрения логики, поступки можно было бы принять и за видения сна, если бы не хромота. В хромоте скрыт намек на Иакова-богоборца, на некую библейскую отметину «жизни сначала». Это другая сторона смысла дня рождения. Речь уже идет не о твоей новой жизни через жертву и освобождение, но о спасении мира. О создании через разрушение. Идея эта настойчиво не новая, а уже давняя. В разговоре с Эккерманом Гете неоднократно возвращается к одной и той же мысли: «Человек должен быть снова разрушен! Каждый выдающийся человек призван выполнить известную миссию. Раз он ее выполнил, то в этом виде он на земле уже больше не нужен, и провидение предназначает его для чего-нибудь другого». «Я вижу наступление времени, когда человечество не будет уже более радовать творца, и он должен будет снова все разрушить, чтобы обновить творение».

Каждый смотрит фильм по-своему. Лично я люблю «Зеркало» и «Ностальгию». Но «Жертвоприношение» произвело совершенно особое впечатление. Встал образ художника, достигшего абсолютной внутренней свободы. На острове он сжигает свой дом. Если еще знать, что значит дом для Андрея Арсеньевича. Это действительно самое главное во всех отношениях понятие. Показалось, что он знал все о себе уже тогда, когда приступал к работе по сценарию.

В документальной ленте, снятой Донателло Боливо в Италии во время съемок «Ностальгии», Андрей говорит точно те же слова, которые Александр говорит Малышу под деревом в лесу. «Да не бойся, не бойся, Малыш. Нет никакой смерти. Есть, правда, страх смерти, и очень он мерзкий, страх этот, и очень многих заставляет частенько делать то, чего люди не должны были делать. Как бы все изменилось, перестань мы бояться смерти». Сожженный Александром дом — упражнение в смерти философа. И опять сны, сны. Андрей пишет, что во сне он видит родину, туман, церковь. Он видит свое кровоточащее легкое. Он видит игру в карты с Васей Шукшиным, который сказал по окончании игры, что пора, мол, рассчитываться.