Ностальгия

– Слышь, братишка, у тебя воды нету? – скулит Калина, и я с трудом разбираю его слова на фоне окружающего нас грохота.

Забрало его перекошено, стекло выбито из пазов, он смотрит на меня в упор, но вряд ли узнает. Губы его потрескались и черны от запекшейся крови. Глаза ввалились и сверкают белками из невообразимой глубины. Слезы чертят дорожки на грязной коже. Тяжелая балка придавила его ноги, он засыпан щебнем по грудь, и броня его, судя по погасшим индикаторам, сдохла давно. Шевелясь, как под водой, ощупываю себя. Вроде цел, ничего не оторвано. Фляги нет, конечно. Ничего нет. Сама скорлупа моя – ископаемая кость, вся в трещинах и выбоинах. Мертвая панель такблока.

– Нету воды, Калина. Извини уж, – говорю, пытаясь сесть.

– Ты мне на ноги полей, братишка, слышишь? Ноги у меня горят, погаси ноги, – просит Калина.

– Нечем мне тебя полить, братан. Узнаешь меня?

– А? Кто это?

– Я это. Трюдо. Трюдо, говорю, – кричу ему в лицо.

– А, Француз... А меня видишь, зацепило... Дай воды, садж...

– Нет воды, – говорю тихо, и Калина слышит меня каким-то чудом.

– Вишь, как оно повернулось, Француз, – бормочет он в полузабытьи. – Я ж тебя грохнуть хотел сегодня... Совсем собрался... Мудак этот положил нас всех… – голос его все тише, он еще шепчет что-то покаянное, но я не разбираю ни слова. Он смотрит на меня, не мигая, его глаза-колодцы полны драгоценной влаги, монолог истощает его, он заходится тяжелым кашлем, тело его бьется в каменном плену, черная кровь толчками выплескивается изо рта.

Я думаю о том, что действительно странно все повернулось. Час назад мы готовы были в спину друг другу стрелять, а сейчас лежим, почти обнявшись, и Калина мне в лицо кровью кашляет. А мне не то что ненавидеть его – отвернуть голову лениво. И пока я так думаю, Калина прекращает плакать. Только кровь из уголка открытого рта продолжает сочиться. Неизвестный науке соленый источник с высоким содержанием железа. От жидкости этой трава гуще, верно говорят, не врут. Лучшее на свете удобрение. После дерьма.

Я осторожно выбираюсь из каменного плена. Ноги не держат меня, я поднимаюсь, и сразу падаю на корточки, спиной к обломку стены. Опираясь на чью-то винтовку, ковыляю в сторону шума. Броня моя не работает, а значит – не найдут меня, и подохнуть тут – вовсе не то, о чем я мечтал. Винтовка с примкнутым штыком, чтоб вы знали, самый хреновый из костылей. Так и норовит из-под ладони выскользнуть. И штык в камнях застревает.

Бухает уже вокруг, кажется. Без привычной прицельной панорамы не вижу ни зги. Ковыляю на ощупь. Дышать невозможно, воздух – сплошная гарь пополам с пылью, аж в глотке вязнет. «Меня нельзя убить, ибо за мной встают братья мои, и корпус продолжает жить, и пока жив корпус – жив и я...» – бормочу бездумно себе под нос. Я слепо петляю вокруг каменных островков. Откуда-то доносится знакомый голос. Показалось? Нет, точно – кричит кто-то. На четвереньках взбираюсь на холм из штукатурки пополам с кирпичами. Костыль, позвякивая, тащится за мной на ремне. У подножия рукотворного холма сидит лейтенант Бауэр, собственной персоной, и ствол его оружия смотрит мне прямо в лицо.

– Это я... сэр... – говорю с трудом, понимая, что не слышит он меня. Опознаватель «свой–чужой» не работает, и мой резьбовой взводный сейчас вышибет мне мозги. И я сползаю головой вниз к его ногам.

– Трюдо, мать твою, у меня винтовку заклинило, – сообщает мне лейтенант, пока я пытаюсь подняться.

– Ты как, в порядке? – спрашивает он устало, но для проформы как-то. – Давай, некогда расслабляться, шагай вон к той стене, там наши. Стрелять можешь? Прикроешь их, мы в атаку идем.

– Да, сэр. Так точно, – отвечаю, балансируя на неровном камне.

Лейтенант диктует указания пушкарям. Кажется, нам все же что-то подбросили для поддержки. И свист повсюду – беспилотники подошли. Он собран и деловит. Он в своей стихии, зеленый гигант на поле брани, оружие Императора, хозяин своей судьбы. Только вот с братьями у него напряг. Положил он братьев своих, без счета.

– Здесь Гадюка, всем, кто меня слышит, тридцать секунд до атаки, ориентир триста шесть, включаю отсчет! Сердитый-четыре, ориентиры триста восемь, триста десять, правее два, огонь по готовности. Внимание, рота!..

Он вот-вот произнесет волшебное «вперед». И мои братаны за той стеной опять полезут под пули потому, что морпехам отступать не положено.

...Я ДОЛЖЕН УБИТЬ ВРАГА РАНЬШЕ, ЧЕМ ОН УБЬЕТ МЕНЯ... ПРИ ВИДЕ ВРАГА НЕТ ЖАЛОСТИ В ДУШЕ МОЕЙ, И НЕТ В НЕЙ СОМНЕНИЙ И СТРАХА... ИБО Я – МОРСКОЙ ПЕХОТИНЕЦ...

– Что ты сказал? – поворачивается ко мне взводный. – Ты еще здесь?

– Нет, сэр. Меня уже нет.

Я поднимаю забитый грязью костыль и нажимаю на спусковой крючок. Длинная очередь в упор выколачивает из лейтенанта облако чешуек брони. Или крови? Да какая, к дьяволу, разница. Предводитель лосей обрушивается на камни дырявым мешком. Пустой магазин с писком вылетает из держателя. Сажусь, где стоял. Сото высовывает ствол из-за стены. Узнаю его по пижонской мишени на шлеме.

– Француз? Лейтенанта не видел?

– Убило лейтенанта...