Ностальгия

Силы оставляют меня, я сажусь на задницу, прямо в грязь пополам с кровавым дерьмом, я дышу и надышаться не могу, но мочи нет подняться, и в голове шумит яростный прибой. Бауэр тоже тут, энергично машет рукой, отдает распоряжения. Кругом разбросаны изувеченные тела «туков» – партизан, «Лоси» бродят среди них, грязные, зачумленные, ошалевшие от дури, пинают их, тычут штыками. То и дело звучат одиночные выстрелы – добиваем раненых. Земля качается – орбитальные бомберы растирают в пыль дальние подступы к базе. Через пару часов на десять километров вокруг не останется ничего живого. На десять километров вокруг чудовищные силы перетирают землю в раскаленную пыль на пару метров вглубь. Адский ветер закручивает в воронки и сушит в пар мокрую взвесь, бомберы выжигают кислород, сейчас начнется форменный ураган, мусор, стрелянные гильзы, комки грязи – все катится и летит прочь, цепляясь за обрывки колючки. К заграждениям трусцой тянутся разведчики и дежурные смены с постов передового наблюдения, покидая погибающие джунгли, они слоняются вперед, пересиливая ветер.

– Санитара сюда, Француза зацепило! – кричит Калина, и Мышь спешит ко мне, расстегивая на ходу свою заляпанную грязью сумку.

Мне стыдно до чертиков, я должен сейчас командовать, но в голове тараканы, мысли расползаются, тупая игла сидит в груди, и я проявляю слабость – перехожу на батальонный канал и бормочу непослушными губами:

– Француз, Лось-три – Мурене-четыре, срочно, вне очереди...

Я отталкиваю Мыша, который пытается стащить с меня шлем и расстегнуть покореженную броню, я повторяю вызов, грязь передо мной ходит волнами, и взвод Шармилы долго не отзываются, у меня внутри уже не игла – лом раскаленный, как вдруг – скомканная скороговорка в ответ:

– Мурена – Французу. Не забивай канал. Живая она, живая, не трясись. Отбой...

Мышь, наконец, стаскивает с меня шлем. Протирает чем-то остро пахнущим мои губы, лоб, тампон становится красным.

– Рот прополощи, садж, – просит он, и я отхлебываю какой-то кислой дряни, послушно катаю ее языком и выплевываю черные сгустки.

Мышь расстегивает броню. Тычет в грудь шипящим холодным пневмошприцем. Прикладывает к шее жало диагноста.

– Это противошоковое. И кровь от дури почистить, – поясняет он.

– Ты вот что, Мышь, ты меня не вздумай на эвак пристроить, – язык начинает неметь, плохо слушается.

– Как скажешь, садж. Вообще-то ничего серьезного, – он смотрит на экранчик диагноста, – Небольшая интоксикация, ушиб плечевого сустава, легкая контузия. Легкие немного поприжало, я укрепляющего дам, но пару дней в коробочке полежать придется.

Я киваю. Меньше всего сейчас я хочу, чтобы меня сгрузили в каком-нибудь флотском госпитале. Найти потом Шармилу – гиблое дело. Нет уж. Дождусь, пока ее зацепит. И удивляюсь пришедшей в голову мысли – я только что пожелал своей женщине получить ранение, чтобы выбраться живой из этой мясорубки.

– Трака позови, – говорю Мышу.

– Я тут, садж. Крепко зацепило?

– Мелочи, – морщусь я, говорить еще больно. – Ты вот что, Трак, ты людей по быстрому отряди, все приберите тут – батареи, стволы, жратву, патроны, раненым ничего не оставляйте, им все равно ни к чему, трупы проверьте. Гранаты собери. Снабжение отстает, местные вряд ли поделятся – сам видишь, каково тут. Ствол мой найди – там, в окопе.

– Сделаю, садж, – кивает Трак, кричит на бегу: – Третье отделение, ко мне!

В эту ночь взвод наш убавился еще на четверых. Кажется, Трака скоро переведут во второе отделение – там некому командовать.

–11–

На следующий день покидаем «Маракажу» и катим дальше. Догоняем свой полк. Выговариваю на ходу башенному за некомплект боеприпасов:

– Топтун, твою мать, ты чем отбиваться собрался, слюнями?

– Садж, больше не было, клянусь! По пять снарядов дали, и то фугаски, да картридж один к пукалке. Местные на мели, сами без снарядов, им вертушки по чуть-чуть скидывают.

– Ты, зараза, к огневикам бы сходил. Стимы разменял бы. Мне что, учить тебя?

– Садж, да у нас больше половины боекомплекта еще, стрелять – не перестрелять, – не сдается башенный.

– Да не «еще», а «уже», лопух долбаный! – распаляюсь я. – Этого нам на десять минут нормальной драки! Ты что, сгубить нас хочешь? Задница не мила? Давно пешком не ходил?

«Пешком ходить» – самое страшное наказание для прикомандированных экипажей. Тут они вроде как сами по себе, они выше «сусликов», то есть нас, они специалисты, а специалисты в Корпусе – в цене. Но когда коробочку подбивают, специалисты становятся в строй, лишаются сомнительного комфорта своих жестких кресел, спускаются на землю, превращаются в обычных стрелков, в пехоту, и когда еще доведется машину получить, а смертность среди «сусликов» – мама не горюй, можно и не дождаться.