Ностальгия по черной магии

Ад был мне обеспечен, но ждать уже недоставало терпения. Я весь изранился, исцарапался о ветки и подлесок, не чувствуя ни малейшей боли, и в каждом овраге, что я пересекал, в глубине каждого пруда таился мерцающий ореол эльфа или феи. Меня окружали фантастические декорации гигантского глюка, это была всего лишь игра, теперь я уже не сомневался, и при мысли, что тайна наконец раскрыта, у меня случился приступ безумного хохота.

Мне не дано умереть.

Я заперт здесь и никогда не найду выхода.

От меня отваливались куски, целые страты, падая на землю, они смешивались с пожухлыми листьями, соскальзывали в канавы, полные воды, и с легким шуршанием выползали обратно.

Мне не дано умереть, и я по-прежнему жив.

Лай собак заставил меня прибавить ходу.

Во мне вдруг вспыхнуло пронзительное чувство, что все происходящее здесь прямо соотнесено с иным миром, затерянным в недосягаемых высотах, что каждый наш жест приводит в движение тонкий механизм, имеющий точное соответствие в небесных сферах, и что мы связаны с каким-то устройством, цели и функции которого далеко превосходят наше понимание.

– Ату, ату, это не кабан, он вон там!

Я на миг замешкался, собираясь нырнуть в полузамерзший пруд, но свора уже окружала меня с диким лаем, а сзади неслись людские крики.

– О-ля-ля! – протянул кто-то разочарованно, – это не олень, это еще один говнюк!

Псы были сущие исчадия ада, но натасканные обезвреживать дичь, не попортив ее, потому что клыки их синхронно щелкнули в миллиметре от моих бедных рук, которыми я отчаянно пытался заслониться, здоровенные зверюги с медведя величиной; челядь, сопровождавшая охотников, пыталась свистом отозвать их, впрочем без особого успеха, одно из чудищ ударило меня лапой, и мое предплечье украсилось алой царапиной. Большинство охотников были пешие, на лицах верховых, должно быть сеньоров или главарей, застыло надменное выражение, признак высшей касты, с рождения привыкшей к почтению и покорности. Еще один человек, выше остальных, держался чуть поодаль, не произнося ни слова, а его спутники бурно обсуждали, что со мной делать и какую бы придумать потеху получше.

– Пришпили его там, – предложил какой-то кретин, – спорим, я копьем пробью его отсюда насквозь?

Я мог бы наконец вздохнуть с облегчением, одобрить такую развязку, сложить руки и сдаться, решившись принять, конечно, мучительную, но освободительную смерть; разум однозначно велел мне сделать это, отречься, с легкой усмешкой, – что ж, пусть так, теперь все застынет, наступит конец, и это к лучшему Я был готов к пыткам, к тому, что дубинки варваров будут крошить меня, а собаки – рвать на куски, избитого, но еще живого, однако мое тело, вместо того чтобы спокойно согласиться, кинулось к молчаливому человеку, мерившему меня с высоты своей лошади отсутствующим взглядом, и на коленях стало взывать к нему: я художник, мессир, всем великим королям нужен художник, чтобы прославить их имя и легенду, я послан к вам Богом, вы меня ждали» я знаю.

Наступило секундное замешательство, все так и остолбенели, собаки продолжали брехать, но кто-то приказал им умолкнуть.

– Ты художник? – спросил рыцарь. – Ты художник, но как ты риал, что я Обсул, что я король?

Вдали послышался треск мотоцикла, во мне снова застрекотал голос Змея, а может, похитившего меня старца: здесь-не-место-говорить-о-таких-вещах; я повторил, как послушный ребенок: здесь не место говорить о таких вещах, мессир, у них у всех глаза полезли на лоб, они даже не отреагировали, – судя по всему, я попал в яблочко.

На обратном пути никто не проронил ни слова, мне дали лошадь, а один из оборванцев снял с себя одежду, и я прикрыл свою позорную наготу. Обсул молчал, погруженный в свои мысли, но позволил мне ехать рядом, когда архитектурное чудо показалось на горизонте, в белых башнях отражались солнечные лучи, и сердце мое забилось сильнее, я был почти уверен, что с этой минуты, силой какого-то таинственного, могучего рока, мои испытания действительно подходят к концу.

У ограды замка группа разделилась, кто-то занялся лошадьми, мне велели спешиться и следовать за Обсулом, весь газон был уставлен палатками, и большими, военными, и обычными, туристскими, вперемешку со всякими постройками из подручных средств, все вместе это напоминало то ли окраины Бидонвиля, то ли бедуинский лагерь; заметив Императора, кто-то затрубил в охотничий рог, во внутреннем дворике к нему подбежали люди, спрашивая, не угодно ли ему чего, слуги спешили узнать, удачная ли была облава и остался ли он доволен, но у него это вызвало только гнев и раздражение, при виде его хмурого, озабоченного лица никому и в голову не пришло преградить мне путь в святая святых.