Ностальгия по чужбине. Книга первая

Процедура освобождения от капельницы, переодевания и заполнения специальных бланков, в соответствии с которыми администрация городской больницы более не несла ответственность за возможные неприятности с г-жой Вэлэри Спарк ложилась исключительно на последнюю [6], заняла значительно больше времени, чем я думала. Впрочем, даже у классического больничного бюрократизма есть свою плюсы: за это время я ощутила себя на ногах значительно тверже. Желание жить и действовать стремительно возвращалось ко мне…

— Вы уверены, мэм, что чувствуете себя нормально? — заботливо поинтересовался доктор Беркович, настроившийся, видимо, пользовать меня не меньше месяца.

— Да, вполне, — ответила я, с трудом сдерживаясь. — Впрочем, как врач вы могли бы оказать мне огромную любезность…

— Какую именно, миссис Спарк?

— Я хотела бы увидеть своего мужа.

— Он в реанимации, мэм! — очки доктора возмущенно блеснули. С большим пиететом можно было произнести только одну фразу: «Он на личном приеме у президента, в Овальном кабинете!» — Как вы не понимаете: ваш муж перенес сложнейшую, многочасовую операцию! Это совершенно, абсолютно невозможно!..

— Послушайте, док… — Я понимала, что необходимо подключить максимум обаяния как, впрочем, и нереальность этого подключения: бледным и ненакрашенным женщинам с всклокоченными патлами и безумным взглядом рассчитывать не на что. Даже у таких вот неоперившихся юнцов в круглых очках. — Поймите, док, я вовсе не собираюсь заниматься с мужем любовью в реанимации. Дайте мне только взглянуть на него! Обещаю вам, что больше я ничего не потребую…

— Это невозможно, миссис Спарк!

Решительный взгляд юного доктора Берковича выглядел неприступным, как Монблан зимой. Я посмотрела на его вздрагивающий от негодования нос и прибегла к самому проверенному оружию:

— У вас есть мама, доктор Беркович?

— Какое это имеет зна?..

— Не нервируйте больную! — прикрикнула я. — Есть или нет?

— Есть, мисс Спарк… — Доктор затравленно оглянулся на мою свекровь.

— Вы ее любите?

Я вдруг представила себе еврейскую маму, дожившую до величайшего счастья увидеть своего ненаглядного сыночка в белом халате дипломированного врача.

Суровые черты юного лица, словно под воздействием какого-то внутреннего отопления, расплылись в неконтролируемой, широкой улыбке.

— Конечно, люблю.

— И я очень любила свою маму. Но она умерла. И теперь у меня вместо нее — мой муж. Я бы вам, доктор Беркович, никогда в такой просьбе не отказала бы…

Юный доктор с некоторой опаской взглянул на меня, потом на Элизабет. Очевидно, моя свекровь внушала ему больше доверия. Во всяком случае, после секундной паузы, он покорно кивнул и жестом предложил нам следовать за ним. На лифте размером в танцплощадку мы поднялись на третий этаж и проследовали в самый конец длинного коридора, упиравшегося в стеклянные двери… Стараясь не смотреть по сторонам, я сфокусировала взгляд на узкой, с выпирающими через халат лопатками, спине доктора Берковича. А потом спина исчезла, и на ее месте появилась оконная рама, густо перечеркнутая полуоткрытыми полосками жалюзи. Прильнув к окну, я увидела светлую комнату, уставленную таким количеством аппаратов, мониторов, механизмов и датчиков, что не сразу обнаружила кровать, на которой лежал Юджин в сплетении бесчисленных шлангов и проводков. Голова его была как-то неестественно запрокинута, заострившийся нос задран, руки без движения лежали поверх одеяла… В спинку кровати был вмонтирован тихонько попискивающий осциллограф, на котором тускло мелькали зеленые цифры. Комната казалась безжизненной, холодной. И хромированный глянец многочисленных приборов только усиливал это ощущение. Единственными признаками жизни в реанимации оставались лишь ритмичный писк и зеленое мелькание осциллографа…

Я прижалась носом к холодному стеклу, чувствуя, как от жалости и любви к этому человеку с заострившимся носом на части разрывается мое сердце. Больше всего на свете я хотела в тот момент поменяться с ним местами, вместо него лежать в этой холодной кровати под сплетением шлангов и проводков…

— Прости меня, родной… Если только можешь, прости меня, дуру…

— Вэл! — Рука Элизабет осторожно коснулась моего плеча. — Поедем. Дети, наверное, еще не спят…

* * *

Для своих шестидесяти двух лет моя свекровь Элизабет выглядела более чем привлекательно — невысокая, ладно сложенная блондинка с ухоженными руками и прекрасным цветом лица. При не очень ярком освещении мы с ней вполне могли бы сойти за подружек. Однако даже эти бесспорные плюсы не давали Элизабет морального права самозабвенно обниматься в холле моего собственного дома с крупным моложавым мужчиной, облапившим мою свекровь с уверенностью не сомневающегося в себе собственника.

— Элизабет!..

Мужчина поднял голову и…

— Бержерак, — прошептала я. — Это надо же…

— Господи Иисусе! — Хоботообразный нос Бержерака плотоядно дернулся и аж затрепетал. — Элизабет, ты только взгляни на этот неповторимый шедевр Создателя! У этой женщины по-прежнему лучшая грудь в мире! Когда-нибудь она меня доконает!..