Ностальжи. О времени, о жизни, о судьбе. Том I

Так мы переписывались в течение всего учебного года. Но с переездом в Кавалеровский район, о чём я свою заочно знакомую одноклассницу из Ельца уведомил в последнем своём письме, пообещав написать сразу же, как освоюсь на новом месте, переписка прекратилась. И не по моей вине, кстати: её оборвала племянница хозяев квартиры Рычковых, у которых я жил с начала учебного года в девятом классе. Эта девчонка была старше меня на год-два, закончив восьмой класс, уже больше нигде не училась, а сидела днями в своём углу за вышиванием или вязанием. Я с ней никак не общался по причине своей извечной «разговорчивости» с неинтересными для меня людьми. Даже имени её я не помнил. Но у неё, наверное, был какой-то особый, скорее, типично бабий интерес к моей особе. Письма от Аллы Барской я хранил в толстом томе избранных сочинений Александра Николаевича Радищева. Эту книгу я купил в книжном магазине, когда нужно было прочитать по школьной программе его знаменитое «Путешествие из Петербурга в Москву». К своему удивлению я обнаружил в этом томе довольно интересные другие сочинения этого русского писателя XVIII века и стал с увлечение их читать. Так вот, в этом томе, который я всегда с интересом листал в свободную минуту, я также хранил от любопытных глаз и письма моей далёкой заочной знакомой – с ней мы ещё даже и фотографиями обменяться не успели. Ну, а моя любопытная соседка по квартире в моё отсутствие нашла эту скромную пачку писем, видимо, перечитала их, а потом, в отместку за моё равнодушие к её собственной особе, банально бросила в печку. Так я подумал, представив в яви её возможные действия, и не стал даже допытываться, так ли всё было на самом деле. Мне просто стало противно такое подленькое соседство, и в следующую за этим печальным днём субботу я собрал свои скромные вещички в заплечный мешочек и уехал домой. А родителям сказал, что мне просто неудобно стеснять хозяев квартиры своим присутствием. Думаю, они всё-таки поверили моим словам, зная о моей природной стеснительности, и не стали даже возражать. С той самой поры я каждый день ходил в школу и возвращался домой – где пешком, а где и взобравшись на ходу в попутный грузовик. А переписка с Ельцом оборвалась, поскольку вместе с письмами пропал и адрес той далёкой моей знакомой, указанный на конвертах.

Написать же очень хотелось, чтобы рассказать об этом новом и для меня уголке Приморья, что в самом сердце Сихотэ-Алиня. Например, об основателях посёлка Кавалерово несколькими участниками русско-японской войны в самом начале XX века, оказавшимися георгиевскими кавалерами. Хотелось рассказать и об основании в предвоенные годы нашего рудника «Хрустальный» на богатейшем месторождении оловянной руды, и о кровавом восстании на нём в зиму 1942 года сотен китайских рабочих, подавленном нашими солдатами, пробившимися по январским снегам на танках из Кенцухе. И ещё о многом другом, что удалось узнать от старожилов этих таёжных мест, а также о своих первых житейских шагах здесь и поступках. Но не судьба, однако…

4

Десятый, последний по школьной программе той поры, класс заканчивался для меня в более комфортных условиях. Однако не сразу, поскольку и тогда нередко во всей своей красе проявлялась та зловредная наша и извечная закономерность, так гениально по своей простоте сформулированная только в 90-х годах XX века мудрейшим и действующим ещё в то время премьер-министром новой России Виктором Степановичем Черномырдиным: хотелось как лучше, а получилось как всегда. А ситуация сложилась такая, что и в наш достаточно просвещённый век приходится порой только диву даваться дремучей безалаберности некоей части российского чиновничества, которые иногда даже при решении простейших, пусть и локальных, но всё же насущных житейских задач, могут тупо дожидаться известной стимуляции в собственную задницу от жареного петуха.