Ностальжи. О времени, о жизни, о судьбе. Том I

Там, высоко, в самой палево-сиреневой бездонной глыби, где истаивало слепящим жаром полуденное светило, будто неоткуда возник лёгкий весёлый вихрь. Первое, что он обнаружил окрест себя, было необъятное, по всему окоёму изумрудное и вяло дышащее зыбкое существо. Как озорной мальчуган, обрадовавшийся нежданной свободе, вихрь пронёсся над сонными волнами, шаловливо щекоча их пологие бока освежающими струями воздушных потоков. Однако мерцающий солнечными бликами глянец зелёных валов лишь покрылся мелкой рябью, будто зябкие мурашки пробежали по обнажённому телу безмятежно спящего великана. Ветер-юнец, озадаченный такой равнодушной реакцией окружающего мира на явление его персоны свету, на какой-то миг даже чуть было не задохнулся от глубокой обиды. Но тут же он снова и гораздо сильнее надул щёки, и по волнам побежали уже десятки тугих вихрей, взбивая белую пену и срывая с неё солёные брызги.

И всё же и на этот раз дремлющее чудище как будто совсем не заметило дерзких шалостей задиристого юнца, и длинные, от горизонта до горизонта, по-прежнему вялые зелёные волны продолжали всё так же медленно вздыматься и бесшумно опадать как могучая грудь мерно дышащего во сне океана. Древнему великану, пребывающему в безмятежном покое, было уютно и благостно под жаркими ласками небесного светила и, видно, всё ещё грезились ему никому не ведомые причудливые сновидения, навеянные в глубинах памяти образами былого, быть может, берущего начало от самых истоков мироздания. Да вот только по пологим бокам валов поплыли уже белёсые кружева пенных разводов, предвещая неизбежное пробуждение океана.

Новорождённый ветер, набирающий силу, первым почувствовал эту зыбкую грань, и ещё больше взыграло самолюбие незадачливого юнца. Напрягшись из всех своих не растраченных ещё сил, раскрутился он в настоящий ураганный ветер, охватив тугой спиралью смерча всё видимое пространство над волнами. Просыпающийся великан пошевелил недовольно плечами, и волны сразу стали выше и круче, и цвет их изменился до холодного, стального.

А ветер всё не унимался. Его забирало всё больше сладкое ощущение собственного всемогущества над открывшимся ему миром и понесло дальше к беспределу торжества над ним. Он согнал в одно место стаи тёмных туч и закрыл ими солнце и всё небо.

– Кто сильнее меня? – вскричал ветер, сорвавшись на свистящий дискант, и разметал над обострившимися гребнями волн седые шлейфы вскипевшей пены.

– Мальчишка, – проворчал пробудившийся окончательно океан. И по-старчески сварливо добавил: – Не ты первый, и уж не ты последний…

И поднял волны до самых туч.

Три дня и три ночи свирепо рвал тучи и волны ураганный ветер, а старик-океан будто смеялся над его тщетными потугами, вздымая всё выше и выше длинные пенные валы. И когда водяные горы наконец-то достигли самого неба, смешавшись с растерзанными в клочья тучами, ветер понял, что ему не одолеть разбуженного великана, который под его увеличивающимся натиском становился только сильнее. Тогда он в бессильной ярости собрал ошмётки растрёпанных туч в одно всклокоченное стадо и погнал его вслед за уходящим на запад солнцем к далёким скалистым берегам. А волны азартно ринулись вдогон за убегающим с поля сражения ветром и с пушечным грохотом обрушились на острые скалы и песчаные пляжи веками намытых ими же кос, салютуя очередной победе Великого океана. И как привычную данность они воспринимали тот очевидный факт, что в этот самый бурный момент их победного ликования в порт назначения входил очередной корабль, преодолевший разбушевавшуюся стихию…

Тихий и Великий – два имени одного и того же океана.

Когда кто-нибудь из знакомых спрашивает меня, где я родился, всегда отвечаю коротко: в Питере. Не уточняя, правда, в каком именно из двух имеющихся на российской земле городов, носящих такое значимое для обоих полуофициальное имя. Да это, думаю, и не так уж и важно. Я, например, уж точно знаю, что мой родной Питер расположен совсем не на берегу сонной Невы, а на противоположном краешке земли русской, где в её ребристых скалах и на нередких песчаных пляжах неустанно, днём и ночью, разбивает свои крутые валы привычно не тихий, но, как ни странно, всё-таки Тихий океан. Так уж случилось, что этот великий лукавый обманщик в давние времена сподобился встретить ласковым пассатом истрёпанные штормами в свирепых широтах у самых южных берегов американского материка каравеллы Магеллана. Представляю, как отважный Фернан, немало повидавший на своём веку разных морей, стоял тогда на выбеленной штормовыми волнами палубе своей «Виктории» в прохладной тени заплатанных полногрудых парусов и с умилением смотрел на медленные длинные изумрудные океанские валы, над которыми беспрерывно вспархивали серебристые стайки летучих рыб. И, наверное, именно в тот благостный момент он с искренним восхищением невольно произнёс те знаменитые вещие слова, которые услышали все его спутники, как и он сам, изрядно изнурённые недавними бурями в южной Атлантике:

– Тихий, какой же он всё-таки тихий этот огромный океан!