Ностальжи. О времени, о жизни, о судьбе. Том I

Незаметно пролетели январские каникулы, которые я провёл, как и все сельские пацаны, на лыжах. Погода была хорошая, безветренная и слабоморозная, ярко светило солнце. По юго-западному распадку мы забирались почти к самой его вершине. Летом здесь была тропа, по которой ходили матросы с 77-й батареи к своему радиометрическому посту, устроенному над скалистым обрывом над морем, но нам туда ходить и зимой, и летом было запрещено. Но нам, по правде, туда и не надо было, мы чуть ли не час поднимались туда на лыжах, чтоб потом за несколько минут скатиться к центру села, лавируя между деревьями лишь с одной палкой в руках, которая помогала управляться на крутых виражах.

А один раз я увязался за местным охотником по фамилии Савченко. Это у него мы купили домик в распадке с деревянной трубой за стеной. Жил он теперь одиноко в маленькой комнатке колхозного общежития, но появлялся там редко, потому что его охотничьи угодья были где-то в Большой Саранной, и он там на берегу озера находился чаще всего и зимой, и летом. Я никогда не интересовался, почему он живёт здесь один и где его теперь семья, для которой он построил такой уютный домик, в котором теперь жили мы. Когда он бывал в селе, он всегда заходил к нам. Со мной он был всегда приветлив, и я несколько раз даже отогревался в его каморке ароматным чаем, когда он появлялся зимой в селе. И вот я увязался за ним в лес, и он совсем не возражал. Мы зашли далеко в глухомань, где я никогда ещё не был. Дух захватывало от красоты зимнего леса. Заиндиневшие элегантные белые и каменные кряжистые берёзы, одинаково нахлобучившие белоснежные пушистые шапки, казалось, мирно досматривали свои летние сны. Мы шли на лыжах след в след, совсем не нарушая лесную тишь: он – на широких охотничьих лыжах, подбитых нерпичьим мехом, а я – на обычных, заводского производства. Несколько раз под нашими лыжами снег неожиданно взрывался, и с громким хлопаньем крыльев взлетали сразу несколько белых куропаток, ночевавших под снежным покровом. Первый раз я даже испугался на миг, но охотник улыбнулся успокаивающе и показал на стоящую недалеко от нашей лыжни берёзу, с которой сыпался снег: там устраивались на ветвях потревоженные нами куропатки. В другие разы я уже не пугался, когда взрывался под лыжами снег, а сразу искал глазами дерево, с ветвей которого сыпался снег, чтоб увидеть взлетевших белоснежных птиц. А однажды он остановился и тихо шепнул:

– Вон там сидит заяц. Видишь, две чёрные точки? Это его уши торчат из-под снега…

И точно, приглядевшись, я увидел совсем недалеко снежный холмик, из которого торчали длинные белые заячьи уши (я их еле-еле различил на фоне белого снега) с чёрными точками на кончиках. Охотник ударил палкой по дереву, и холмик тут же тоже взорвался, и вниз по крутому склону покатился кувырком вспугнутый заяц: голова-ноги, голова-ноги и след простыл… Так первый раз в своей жизни я увидел в лесу самого настоящего живого зайца.

Потом он вывел меня к Персатинскому ключу, к местам мне уже довольно знакомым, и сказал категорично:

– Теперь иди домой – здесь совсем близко, а я пойду вверх по ключу: может, избушку Топтыгина найду там в распадке…

Я не стал возражать, потому что уже порядочно устал к этому времени. Да и в гости к медведю не хотелось напрашиваться, тем более что он зимой спит и, я уже знал это, он очень сердится, если его ненароком разбудят. А Савченко всё-таки недели через две сходил в гости к медведю и разбудил его в берлоге, которую всё же нашёл в тот самый день, когда расстался со мной у летней тропы через Персатинский ключ. Тогда и я впервые отведал медвежатины. Но до этого события мы ещё дважды с отцом съездили в лес на собачьей упряжке за дровами, а потом ещё и за заготовленным летом сеном для нашей коровы.