Ностальжи. О времени, о жизни, о судьбе. Том II

Ещё несколько раз мы так же вот прогуливались по ночному пляжу после танцев, и однажды она с неожиданной доверчивостью рассказала о себе такое, чего не каждая девчонка отважилась бы поведать постороннему человеку. Оказывается, у неё было трудное детство с матерью-одиночкой в отдалённом колхозном селе и потом с ненавистным отчимом, который её ещё подростком изнасиловал, находясь в крепком подпитии. С той поры она и ушла из семьи и поступила в ремесленное училище в Имане. Видимо, об этой её девичьей беде знали и её самые близкие подруги, поэтому и опекали её так строго, пытаясь оградить от возможных похотливых поползновений мужиков. А я сам после того неожиданного откровения Зины стал относиться к ней с ещё большим участием и практически чисто по-братски.

Однако совсем скоро эти наши прогулки прекратились, и совсем не по моей вине. Как-то раз мой тамошний друг Толя Крысанов, предварительно помявшись, неожиданно выдавил из себя:

– У тебя как… с Зиной, серьёзно?

Был воскресный день, и мы с ним возвращались из города пешком, в который уехали утром на попутном буксирном катере. Переправившись через Раковую бухту на лодке на перешеек полуострова Завойко, мы дошли по натоптанной тропинке до чахлого ягодника и присели передохнуть среди низких голубичных кустиков на мягкой подстилке сплошного ярко-зелёного ковра из игольчатых веточек шикши. Местные жители и прочие пешеходы из Саловарки и Лагерной ещё в августе успели основательно истоптать эту просторную полянку, но ещё можно было насобирать по горсточке крупной переспелой ягоды голубики и похожей на блестящие чёрные жемчужины бусинок водянистой шикши, чтобы хоть немного смочить их прохладным соком пересохшее от долгой дороги горло. И вот именно здесь наш Князь и задал мне этот неожиданный вопрос.

Я пожал плечами и усмехнулся, подбирая подходящие слова для деликатного по возможности ответа, и не находил их. Поэтому сказал несколько уклончиво, но всё-таки честно:

– Мы просто хорошие друзья…

И он мне поверил. Наверное, очень хотел поверить…

С искренним любопытством я смотрел на него, уже догадываясь о причине его вопроса. Но промахнулся: суть оказалась значительно серьёзней, потому что он, снова предварительно помявшись, – таким уж он был стеснительным, этот мой друг, – выдохнул, наконец:

– Хочу ей предложение сделать, а тут ты с ней…

И тут уже как-то сами собой нашлись у меня нужные слова.

– Попробуй, – говорю. – Но только если серьёзно. И постарайся не обидеть её. Она хорошая девчонка: уверен, будет хорошей женой…

И мы крепко пожали друг другу руки…

Конечно, я ни словом, ни малым намёком не открыл ему ту сокровенную тайну Зины, которую она однажды почему-то доверила мне, может быть, как старшему по возрасту и доброму другу. Не знаю. Как не сказал никому другому до сих пор. А вот сейчас уже, пожалуй, можно. И то лишь доверив бесстрастной бумаге и в назидание всем, чтоб помнили, сколь горя может принести один человек другому в порыве необузданных низменных страстей…

Ну а тут всё закончилось хорошо. Через месяц они уже поженились, а местный профорг Вахрушев им сразу же выхлопотал маленькую квартирку, и я искренне был рад за них обоих, моих друзей-молодожёнов.

Так расстался с холостяцкой жизнью последний мой друг по Лагерной – Толя Крысанов, по кличке Князь. Самым первым совершил такой отважный подвиг наш Ефрейтор – Дима Никифоров, и мы втроём – с Князем и Генералом – ранней осенью уже копали на огороде его тёщи картошку. У меня до сих пор ещё сохранилась фотография, где мы всей компанией обедаем на лесной поляне, где был их дальний огород. Потом сдержал своё обещание, данное в ту памятную нам троим штормовую погодку Генерал – Толя Худяков. Только я один из четверых остался в прежнем холостяцком положении. Причём вполне сознательно: рано мне ещё было обзаводиться семьёй.