Нострадамус

— Да, короля, короля! — продолжал бушевать Роншероль, и оскорбительная интонация, с которой он произнес эти слова, неминуемо привела бы его на Гревскую площадь, если бы их услышал кто-то посторонний. — Король, несчастная! Ах, ты не понимаешь?! Король! Этот ничтожный король, из-за которого ко мне прониклись ненавистью триста тысяч парижан! Король! Не понимаешь? Так слушай: он влюблен в тебя!

Флориза не произнесла ни слова, не проронила ни слезинки, она просто выпрямилась, и только дрожащие губы выдавали ее волнение и страх.

— Он влюблен в тебя! Он тебя хочет! Чтобы заполучить тебя, он мог бы, если б понадобилось, отправить меня на эшафот или подарить трон! Он хочет, чтобы ты стала его любовницей! Ты! Ты! Моя дочь! Ты должна стать орудием наслаждения для этого ужасного человека! А какое бесчестье! Какой позор! Какое падение! Сколько разбитых сердец! Но разве это имеет для него значение? Ведь он удостоит тебя чести несколько дней посидеть рядом с Дианой! О, дочь моя, дитя мое, давай убежим, раз ты не хочешь этого замужества, которое, по крайней мере, спасло бы тебя от позора!

Роншероль плакал! Роншероль ломал руки! Какое-то время отец и дочь молчали, и пока царила эта тишина, ужасная, давящая тишина, великий прево постарался взять себя в руки, успокоиться, усмирить бурю, бушевавшую в его душе.

— Теперь ты знаешь все, — придя в себя, снова заговорил он надтреснутым голосом. — Иди, собери вещи, и я тоже подготовлюсь к отъезду. Завтра утром мы покинем Париж.

Услышав это, Флориза чуть отступила, опустила голову и прошептала:

— Нет, отец…

Роншероль вздрогнул. Он быстро подошел к дочери и схватил ее за плечи, приблизив к себе.

— Ты сказала «нет»? — спросил он почти беззвучно. Растерянная, едва стоящая на ногах, удивленная собственной дерзостью, она пробормотала:

— Да, я не хочу покидать Париж…

— Почему?

— Сама не знаю…

Странные слова. Восхитительные слова. Слова, в которых заключалась истинная правда: она действительно не знала, почему ей так не хочется уезжать из Парижа. Она знала только, что умрет, если ее увезут отсюда. А Флориза не хотела умирать! Роншероль скрипнул зубами. Его глаза налились кровью, и он стал таким, каким являлся приговоренным непосредственно перед тем, как отдать палачу последний приказ.

— Ах, ты не знаешь? — очень-очень тихо переспросил он. — Значит, не знаешь… А хочешь, я сам скажу тебе почему?

— Вы делаете мне больно, батюшка!

Роншероль не слышал жалобы. Он по-прежнему крепко сжимал плечи дочери. Он принялся трясти девушку, уже не владея собой, отдавшись порыву гнева и ярости.

— Сейчас скажу — узнаешь! — прошипел он угрожающе.

— Скажите, отец! — справившись с собой, сказала она.

И Роншероль взорвался, он заорал во весь голос:

— Ты не хочешь уезжать из Парижа, несчастная, потому, что Париж полон сброда, кишит бандитами и мошенниками!

— Отец! — воскликнула Флориза, бледная, как мел.

— Потому, — гремел Роншероль, — что в твоем сердце царит образ такого бандита и мошенника! И он живет в Париже! Потому что ты влюблена в него, проклятая девчонка, ты влюблена в него! В кого? Боже мой! Как тут не сойти с ума? Ты влюблена! Влюблена! Влюблена в Руаяля де Боревера!

Флориза, коротко вскрикнув, упала на колени, ужасающее прозрение снизошло на ее душу, и она улыбнулась, как мог бы улыбнуться только ангел всепоглощающей любви… А Роншероль продолжал бесноваться.

— Хорошо! Я остаюсь! Я пойду против короля! Я убью короля, если понадобится! Но не потерплю бесчестья! А что касается твоего бандита, пусть тебе придется умереть от горя, пусть я сам умру от отчаяния из-за того, что убил тебя, но что касается твоего бандита, слышишь, — я своими руками прирежу его! Поняла? Я иду по его следу! Он уже почти у меня в руках! И, как только его возьмут, он пойдет на Гревскую площадь! На виселицу! На виселицу, слышишь? Посмотри, посмотри, Флориза! Вот ему надевают на шею веревку, твоему возлюбленному! Вот он качается на веревке, которую твой отец надел ему на шею!

Роншероль выскочил из комнаты дочери, не помня себя от отчаяния и гнева. В уголках его губ выступила пена, казалось, он окончательно потерял рассудок. Оказавшись в прихожей, он выхватил кинжал и с силой воткнул его в стену — так, словно не хотел поддаться искушению вернуться и всадить этот кинжал в грудь своей дочери…

III. Железный эскадрон

Примерно в половине двенадцатого Генрих II вышел из Лувра вместе со своим фаворитом и в сопровождении эскорта из двенадцати телохранителей, специально отобранных для этих ночных прогулок, которые он совершал достаточно часто. Король Франции обожал подобные эскапады, следуя и в этом тоже примеру своего покойного отца.