Нострадамус

— Кто вы такие? Что вам надо? Убирайтесь, и я прощу вас. Ко если вы останетесь здесь еще хоть минуту, клянусь Богоматерью, завтра в Париже поставят столько виселиц, сколько тут вас, болванов! Ну-ка, вон отсюда!

Двенадцать статуй не издали ни звука и не шелохнулись. Главарь тоже стоял неподвижно.

Но чего же ждал Лагард? Почему в последний момент он, только что отдавший приказ Железному эскадрону не предпринимать никаких действий против короля, пока не крикнет: «Вперед!» — почему он молчал? Ему ведь достаточно было только подать знак, чтобы открыть путь к престолу наследнику Генриха II, а он и этого не делал. Почему?

По приказу Лагарда было только что убито ДВЕНАДЦАТЬ человек, и он сразу же забыл об этом. И ведь явился-то он сюда лишь для того, чтобы убить короля! И вот Лагард, Лагард, пожертвовавший двенадцатью человеческими жизнями ради того, чтобы никто не помешал ему нанести последний удар, Лагард медлит… Не решается… Почему?

Генрих II не был для него просто человеком. Он был королем! Лагард хотел убить короля… Но не хотел быть убийцей…

Заметим, что все, о чем мы так долго рассказываем, на самом деле происходило очень быстро. Генрих II не успел даже испугаться. Он твердо знал, что, стоит ему сказать: «Я король», — и эти люди сразу же упадут на колени или убегут, кто бы они ни были, разбойники или знатные дворяне.

— Сент-Андре, — сказал он вместо этого, — брось им немного денег, и пусть убираются!

Сент-Андре охватила мучительная дрожь, он судорожным движением вытащил из-за пояса кошелек и бросил его на землю. Никто из двенадцати головорезов не нагнулся и не поднял деньги. Король, побледнев от бешенства, шагнул к Лагарду и рявкнул:

— Так уберешься ты отсюда или нет?!

Лагард не ответил. В ту же минуту Генрих поднял руку и влепил непокорному хорошую пощечину.

— Наконец-то! — прошептал Лагард. — Вот то, на что я надеялся! Защищайтесь, сударь!

И взмахнул обнаженной шпагой. Генрих II без долгих размышлений тоже взялся за оружие. Сент-Андре, увидев, какой оборот принимают события, живенько наклонился, подобрал свой кошелек и отправил его на место. Шпаги скрестились. Но тут из глубины улицы послышались быстрые шаги. На светлом фоне стены дома Роншероля возникли четыре беспокойные тени. Сверкнули четыре шпаги. Прозвучали возбужденные голоса.

— А вот мы и здесь!

— Нашу долю! Нашу долю! Что нам причитается!

— Корподьябль и Птит-Фламб!

— Тринкмаль и Святой Панкратий!

— Страпафар! Буракан!

Двенадцать статуй мигом обернулись и — без единого слова, каким-то механическим движением — сомкнулись снова, выставив вперед шпаги и образовав стальную стену, за которой король и Лагард обменивались ловкими ударами. Король — гибкий, нервный, проворный и безмятежный, словно на уроке фехтования. И Лагард — взъерошенный, со стоящими дыбом над маской волосами, с судорожно сжатыми зубами, с мятущейся душой.

Четыре разбойника с повадками долго постившихся волков, которые предпочли умереть от несварения желудка, проглотив стальное острие, лишь бы не подыхать от голода, бросились вперед. Клинки скрестились со страшным звоном, но вдруг раздался пронзительный крик:

— Я здесь! Это я — Руаяль! Руаяль де Боревер!

Вот уж поистине голос был — как труба иерихонская! Он сумел перекрыть даже этот страшный звон, с каким скрещивались шпаги.

— Держитесь, сударь, я иду к вам на помощь!

— Руаяль! Руаяль! — завопили опьяненные сражением разбойники, вне себя от бешеной радости, в упоении от того, какой оборот принимает дело.

Громы и молнии обрушились на стену из стали. Длинная и широкая шпага крутилась, как мельничное колесо. Все смешалось на улице Тиссерандери. Выпады и отступления, приливы и отливы, и внезапно — пролом в стене! Руаяль де Боревер прорвался сквозь строй закованных в доспехи головорезов, оказался перед королем и прикрыл его своей шпагой.

Лагард упал, получив мощный удар по голове эфесом тяжелой шпаги. Теряя сознание, он хотел крикнуть: «Вперед!» — но не сумел, из глотки его не вырвался ни один звук.

— Руаяль! Руаяль де Боревер! — кричали четыре разбойника, размахивая шпагами, как сумасшедшие.

— Эй, заткнитесь, пьяницы! — прорычал Руаяль, сам ни на секунду не переставая колоть и рубить.

— Черт возьми! Вот это удар так удар! — в который раз восхитился король.

Растерянные, окровавленные, обезумевшие от того, что на них нападают одновременно со всех сторон, и от своего полного бессилия отразить сыплющиеся отовсюду удары, так и не получившие приказа что-либо предпринять против короля, а потому свободные от всяких обязательств, двенадцать головорезов разгромленного Железного эскадрона одинаковыми движениями, словно по общему согласию, сунули шпаги в ножны.

— Ну и прекрасно! — проворчал один из них. — Значит, уходим…

Они подняли с земли двух или трех раненых. Четверо подошли к лежащему без чувств Лагарду и его тоже, подняв на руках, унесли с поля боя. Ни Руаяль, ни король пальцем не пошевелили, чтобы воспротивиться этому. И минутой позже Железный эскадрон исчез за поворотом улицы.

— А теперь — нашу долю! — сделав шаг вперед, вежливо попросил Тринкмаль.