Новь

Помочь беде было невозможно. Сипягин начал засыпать достойно, важно, тоже как министр, завернувшись в свою "степенную" шинель... К тому же и четверти часа не прошло, как оба экипажа остановились перед губернаторским домом.

XXXV

Губернатор города С... принадлежал к числу добродушных, беззаботных, светских генералов - генералов, одаренных удивительно вымытым белым телом и почти такой же чистой душой, генералов породистых, хорошо воспитанных и, так сказать, крупичатых, которые, никогда не готовившись быть "пастырями народов", выказывают, однако, весьма изрядные администраторские способности и, мало работая, постоянно вздыхая о Петербурге и волочась за хорошенькими провинциальными дамами, приносят несомненную пользу губернии и оставляют о себе хорошую память. Он только что поднялся с постели и, сидя в шелковом шлафроке и ночной рубашке нараспашку перед туалетным зеркалом, вытирал себе одеколоном с водою лицо и шею, с которой предварительно снял целую коллекцию образков и ладанок, - когда ему доложили о приезде Сипягина и Калломейцева по важному и спешному делу.

С Сипягиным он был очень короток, на "ты", знал его с молодых лет, беспрестанно встречался с ним в петербургских гостиных - и в последнее время начал мысленно прибавлять к его имени - всякий раз, когда оно приходило ему в голову, - почтительное: "А!" - как к имени будущего сановника. Калломейцева он знал несколько меньше и уважал гораздо меньше, так как на него стали с некоторых пор поступать "нехорошие" жалобы; однако считал его за человека, qui fera son chemin - так или иначе.

Он велел попросить посетителей пожаловать к нему в кабинет и немедленно вышел к ним в том же шелковом шлафроке, не извиняясь даже, что принимает их в таком неофициальном убранстве, и дружелюбно потрясая им руки. Впрочем, в кабинет губернатора вошли только Сипягин и Калломейцев; Паклин остался в гостиной. Вылезая из кареты, он хотел было ускользнуть, пробормотав, что у него дома дела; но Сипягин с вежливой твердостью удержал его (Калломейцев подскочил и шепнул Сипягину на ухо: Ne le lachez pas! Tonnerre de tonnerres!) и повел его с собою. В кабинет, однако, он его не ввел и попросил - все с тою же вежливою твердостью - подождать в гостиной, пока его позовут. Паклин и тут надеялся улизнуть ... но в дверях появился дюжий жандарм, предупрежденный Калломейцевым... Паклин остался.

- Ты, наверное, догадываешься, что меня привело к тебе, Voldemar? - начал Сипягин.

- Нет, душа, не догадываюсь, - отвечал милый эпикуреец, между тем как приветливая улыбка округляла его розовые щеки и выставляла его блестящие зубы, полузакрытые шелковистыми усами.

- Как?.. Но ведь Маркелов?

- Что такое Маркелов? - повторил с тем же видом губернатор. Он, во-первых, не совсем ясно помнил, что вчерашнего арестованного звали Маркеловым; а во-вторых, он совершенно позабыл, что у жены Сипягина был брат, носивший эту фамилию. - Да что ты стоишь, Борис, сядь; не хочешь ли чаю?

Но Сипягипу было не до чаю.

Когда он растолковал наконец, в чем было дело и по какой причине они явились оба с Калломейцевым, губернатор издал огорченное восклицание, ударил сеня по лбу, и лицо его приняло выражение печальное.

- Да... да... да! - повторял он, - какое несчастье! И он у меня тут сидит - сегодня, пока; ты знаешь, мы таких никогда больше одной ночи у себя не держим; да жандармского начальника нет в городе: твой зять и застрял... Но завтра его препроводят. Боже мой, как это неприятно! Как твоя жена должна быть огорчена!! Чего же ты хочешь?

- Я бы хотел свидеться с ним у тебя здесь, если это не противно закону.

- Помилуй, душа моя! Для таких людей, как ты, закон не писан. Я так тебе сочувствую... C'est affreux tu sais!

Он позвонил особенным манером. Явился адъютант.

- Любезный барон, пожалуйста, там - распорядитесь. - Он сказал ему, как и что делать. Барон исчез. - Представь, mon cher ami: ведь его чуть не убили мужики. Руки назад, в телегу - и марш! И он - представь! - нисколько на них не сердится и не негодует, ей-ей! И вообще такой спокойный... Я удивился! да вот ты увидишь сам. C'est un fanatique tranquille.

- Ce sont les pires, - сентенциозно произнес Калломейцев.

Губернатор посмотрел на него исподлобья.

- Кстати, мне нужно переговорить с вами, Семен Петрович.

- А что?

- Да так; нехорошо.

- А отменно?

- Да знаете, ваш должник-то, мужик этот, что ко мне жаловаться приходил...

- Ведь он повесился.

- Когда?

- Это все равно когда; а только нехорошо.

Калломейцев пожал плечами и отошел, щегольски покачиваясь, к окну. В это мгновенье адъютант ввел Маркелова.