Нова. Да, и Гоморра

В шлюзе Римкин нащупывал застежки скафандра и думал: жарко. Снаружи жарко. Дважды он ронял скафандр на решетчатый пол. Вареная… Вареное что-то. Без скафандра землянин сварится в этой пустыне. Но ему-то что об этом беспокоиться? Римкин по-прежнему не знал, кто он на самом деле, но улицы с флагами, где изящные жители выгуливают переваливающихся на ходу животных с глазами цвета крови, ждали его в знойном городе, пыльном городе, где с высоких фасадов из марсита смотрят на сухие каналы резные головы.

Конечно, ему не нужен скафандр. Однако кнопка, открывающая наружный люк, внутри скафандра и не сработает, пока скафандр не загерметизирован. Он снова взял в руки скользкий белый материал. Застегнуть его было делом привычки, и привычка, похоже, работала: дверь скиммера открывалась. За лицевым щитком он почти видел великий город Большого хребта, раскинувшийся у подножия храма. Правда, слегка нерезко, расплывчато… Как отличить, что́ тут нанесенные временем песчаные холмы, а что — разумное творение удивительной культуры его народа, его планеты? Он провел рукой по стеклу шлема, но это не помогло.

Он пошел по залитой светом чужой улице.

И улица засасывала его ступни.

Он намеревался снять скафандр. Да. Потому что в этом прекрасном городе скафандр не нужен. Но не сейчас, а через несколько минут, а то все пока слишком расплывчато, слишком аморфно. И песок, который он смахнул рукой со щитка, все еще сыпался. А фигуры перед ним… нет, это не марсиане. Белые, раздутые, они возились среди обломков багрового камня, что-то делали со стройными колоннами, пронзающими марсианский полдень.

— Кто вы такие? — спросил он.

Двое обернулись:

— Римкин!..

— Я не знаю, кто вы, — сказал он.

— Слушай, как он здесь оказался?

— Я марсианин, — продолжал Римкин. — А вы… вы просто… просто картошка! — Он хотел засмеяться, но вместо этого странно всхлипнул, потому что сильно болела голова и он чувствовал вялость от лекарства, которым его напичкали утром.

— Надо отвести его на скиммер! Пойдем, Римки!

— Я сниму скафандр, — объявил он. — Поскольку я марсианин, а вы…

Но его уже окружили. И удерживали его руки, что было нетрудно, поскольку он ослабел из-за лекарства. И резные головы, их сверкающие глаза, расплывались за слезами.

— Римкин! Римкин! Где ты? Эвелин, Мак! Римкин где-то здесь!

— Нашелся, Джимми! Все в порядке! Мы ведем его на скиммер.

— Кто вы такие? Я вас не знаю!

— Ой, Римки, да что это с тобой?!

— Я марсианин. Я могу снять скафандр…

— Нет, приятель. Держи руки по швам.

— Вы все сошли с ума. Я марсианин, а вы говорите с кем-то другим, кого здесь нет!

— Римкин, иди с ними, пожалуйста. Ради меня, ради Джимми! Они хотят тебе помочь!

— Я вас не знаю. Зачем мне куда-то возвращаться? Здесь мой город. Мои здания, мой дом. Просто его не очень ясно видно. И мне от этого больно.

— Не поднимай руки. Пошли…

— Джимми, с тобой все в порядке? Он тебе ничего не сделал? Как он выбрался?

— Наверное, снотворное было недостаточно сильное. Он вышел неожиданно и запер меня в кабинете. Минуту назад я нашла запасные ключи Эвелин у нее в комнате и сразу побежала к пульту, чтобы связаться с вами. Что вы с ним собираетесь делать?

— Я буду жить на Марсе. Я могу снять скафандр. Я марсианин. Я марсианин…

— Он вроде не буйный. Его доставят обратно на Землю, накачают успокаивающим, и через полгодика он будет как новенький. Не удивлюсь, если станет известно, что такое бывало с ним и раньше. В свое время я две недели лежал в больнице — лечился от алкоголизма.

— Почему мне не дают снять скафандр? Я ведь марсианин…

— Римки, вспомни про ферментные реакции, из-за которых ты утром не хотел успокаивающего укола. Если расстегнуть скафандр, ты глазом не успеешь моргнуть, как все они пойдут не так. А ты изжаришься.

— Но которые? Как мне узнать, какие из них…

— Эвелин, я не могу ударить его по башке. Шлем расколется.

— Знаю, знаю, Мак. Мы отведем его обратно. Как все это ужасно! Что могло произвести такую перемену в замечательном… более чем замечательном уме, Лин?

— Не бейте меня по голове. Не надо… Я марсианин. И мне больно.

— Мы не сделаем тебе больно, Римки.

— Эвелин, вот мы исследуем руины новых цивилизаций на других планетах, однако по-прежнему не знаем ответа на твой вопрос. Мы более или менее знаем химизм этих процессов, умеем со многими из них справляться, но мы по-прежнему не… Голограммы, Эвелин…

— Что такое, Лин?

— Никто до сих пор так и не разобрался, каким образом наш мозг хранит информацию. Мы знаем, что мозг запоминает все, что видит, слышит, осязает, обоняет, плюс связывает это все системой перекрестных ссылок. Люди всегда думали, что это, по сути, фотографический эффект — каждый бит информации хранится в конкретном синапсе. Но допустим, Эвелин, что мозг хранит информацию голографически? Тогда безумие может быть эмоциональным либо химическим состоянием, блокирующим доступ к большим отделам мозговой голограммы.

— И тогда большие куски окружающего мира утрачивают резкость…

— Как в случае с Римкином?

— Убери руки от застежек скафандра!

— Идем, Римкин. Доберемся до дому, и тебе сразу станет лучше.