Нова. Да, и Гоморра

Господь с тобой, Эдна. Заведение, в котором ты, я и Ястреб как-то провели вместе долгий пьяный вечер, больше напоминает давешний бар, чем крышу Башни.

— Где тебя носило?

— В основном на Марсе, — правдиво ответил я. — Вообще-то, я только что вернулся.

Забавно все-таки говорить такие слова в таком месте.

— Ястреб… Нет, оба, — поправилась Эдна (что означало: либо она забыла, как меня зовут, либо помнит достаточно хорошо, чтобы не называть на людях по имени), — идите сюда и помогите разделаться с отменной выпивкой душки Алекса.

Приближаясь к ней, я сдерживал ухмылку. Скорее всего, Эдна помнит мою профессию и не меньше моего наслаждается ситуацией.

По лицу Алекса было видно, что у него упал камень с души. Теперь он знает, что я — кто-то.

Подойдя к Льюису и Энн, Ястреб одарил их своей коронной лучезарной ухмылкой. Они ответили призрачными улыбками. Льюис кивнул; Энн протянула руку, чтобы коснуться Ястреба, но не завершила движения. Эта сцена не укрылась от гостей.

Алекс спросил, что мы предпочитаем, и вручил нам с Ястребом большие бокалы, не забыв насыпать льда. К стойке подошел молодой человек с набрякшими веками, попросил наполнить заново его бокал.

— Как вы полагаете, миссис Сайлем, — обратился он к Эдне, — кто может эффективно противодействовать нечистоплотным политиканам?

Регина Абулафия носила брючный костюм из белого шелка. Ногти, волосы и губы — одного цвета. На груди — ручной работы медная брошь. Маршевая дюза, толкающая только вбок. Никогда не понимал таких людей.

Прислушиваясь к разговору, Регина вертела в ладонях бокал.

— Я противодействую, — ответила Эдна с категоричностью, свойственной исключительно Певцам. — Ястреб противодействует. А еще Льюис и Энн. Никого у вас больше нет.

В этот момент Ястреб своим смехом разорвал нить разговора.

Мы обернулись. Певец сидел у живой изгороди, сложив ноги по-турецки.

— Смотрите, — шепнул он.

Все обернулись в ту сторону, куда указывал его взгляд. Льюис и Энн стояли совершенно неподвижно, слегка напряженно. Она — высокая, светловолосая. Он — еще выше, брюнет. У обоих закрыты глаза, у Льюиса слегка приоткрыт рот.

— О! — тихо воскликнул кто-то. — Сейчас они…

Я внимательно наблюдал за Ястребом, поскольку ни разу не видел, как Певец реагирует на выступления других Певцов. Он соединил черные ступни, ухватился за большие пальцы ног и наклонился вперед. На шее засинели ручейки вен. Ворот куртки расстегнулся, но вряд ли кто-нибудь, кроме меня, заметил края двух зарубцевавшихся язв.

Эдна поставила бокал, ее лицо сияло гордостью за друзей и предвкушением удовольствия. Алекс, который нажимал кнопку автобара, требуя еще льда (подумать только — прибавочный труд теперь достояние знати, средство самопиара! Вот они, плоды автоматизации!), взглянул на молодую пару и щелкнул выключателем. Агрегат еще немножко погудел и затих. Налетел ветерок (не знаю, искусственный или настоящий), и деревья шепнули нам: «Тсс!»

Льюис и Энн спели. Сначала по одному, потом дуэтом, затем снова поодиночке.

Певцы — это люди, которые ходят по жизни с открытыми глазами и рассказывают всем об увиденном. Певцами их делает умение заставить себя слушать. Доступнее объяснить я не могу, это и так сверхупрощение. Однажды в Рио-де-Жанейро восьмидесятилетний Эль Посадо стал свидетелем обрушения целого квартала многоквартирных домов, после чего выбежал на Авенида-дель-Соль и пустился в импровизацию. В его песне были ритм и рифма (ничего удивительного — в португальском языке масса рифмующихся слов); по пыльным старческим щекам струились слезы, а голос гулко бился о пальмы, растущие вдоль залитой солнцем улицы. Сотни людей остановились послушать: вскоре к ним присоединились еще сотни и сотни, и многим сотням рассказали они о песне Эль Посадо. Через три часа на месте катастрофы собралась огромная толпа с одеялами, едой, деньгами, лопатами и (что самое главное) желанием сплотиться в работоспособный коллектив. Никакой репортаж по стереовидению из района бедствия не вызвал бы подобной реакции. Эль Посадо считается первым Певцом в истории. Вторым стала Мириамна из Люкса, города под куполом. Тридцать лет, бродя по мощенным металлом улицам, пела она славу Кольцам Сатурна, на которые нельзя смотреть незащищенными глазами из-за сильного ультрафиолетового излучения. Но Мириамна, страдавшая необычной разновидностью катаракты, встречала за городом каждый рассвет и возвращалась, чтобы спеть об увиденном.

Все бы ничего, но в те дни, когда она не пела по причине болезни или отъезда (однажды Мириамну пригласили в другой город, куда докатилась ее слава), в Люксе падали котировки на фондовой бирже и подскакивала кривая преступности.

Объяснить эту взаимосвязь не мог никто. Колонистам оставалось только одно: присвоить ей титул Певицы.