Нова. Да, и Гоморра

Кликит всматривался в отпечатки, пытаясь соображать быстро и отстраненно. Если он начнет подбирать камешки и осколки гипса, она заметит. Раз, другой, третий он подхватил с земли горсти песка и сунул в плащ, остановился, скрутил концы плаща, смастерив своего рода дубинку, и спрятал ее за спиной. Под следующей аркой женщина обернулась, махнула ему рукой, но его так трясло от страха, что он не разглядел ее улыбки. Кликит поспешил вслед за ней, крепко сжимая песочную ношу.

Перешагивая высокий порог, он подумал: если она колдунья или призрак, что ей моя песочная дубинка?

Другая жаровня заливала пространство залы синим светом. Кликит быстро вошел, рассудив, что попытка не пытка. Но когда он приблизился к женщине, она промолвила, не оборачиваясь:

— Настоящее сокровище этого храма — не его драгоценности. Они ничтожны, как песок, что усеивает плиты. Драгоценности меркнут перед тем, что скрыто в этих стенах. — Больше она не улыбалась. Теперь в ее глазах, мерцающих в синем свете жаровни, читалась мольба. — Скажи мне, Кликит, скажи, маленький воришка, что тебе желанней всех драгоценностей мира? — (За поворотом свет стал красным.) — Чего ты хочешь больше, чем денег, вкусной еды, красивой одежды, замка с рабами…

Кликит выдавил щербатую улыбку:

— Для меня мало что на свете сравнится с вкусной едой, госпожа!

Это была увертка. На свете осталось не так много еды, которую он мог жевать, не испытывая мучительной боли. Уже давно одно упоминание о еде вызывало раздражение и неотвратимый ужас.

На ее лице мелькнул отблеск прежней улыбки.

— Не верю, что ты и впрямь голоден, Кликит…

Она угадала. Вместе со страхом аппетит, и так нежеланный, сошел на нет.

— Я так голоден, что готов съесть медведя, — соврал он, сжимая за спиной куль, набитый песком.

Женщина отвела глаза.

Он уже хотел было размахнуться, но жрица, оглянувшись, свернула под арку.

Кликит потащился за ней, ощущая странную слабость в коленях. В этом мутном желтоватом свете лицо женщины постарело, а в чертах проглянуло нечто большее, чем возраст.

— Сокровище, настоящее сокровище этого храма, есть то, что вечно, смертоносно и свободно от смертных уз, то, чего многие искали, но мало кто обрел.

— И… и что же это такое?

— Любовь, — ответила она, и ее улыбка, прежде чем он сообразил, почему она улыбается, рассыпалась смехом.

И снова она отвернулась. И снова он вспомнил, что должен занести куль над своей лысеющей головой и обрушить его на затылок жрицы, но она уже спускалась вниз по узким ступеням:

— Следуй за мной.

И снова она была впереди — чуть дальше, чем нужно для удара.

Треножники на ступенях горели зеленым, алым, белым, привычно немигающим огнем. Бесконечный извилистый спуск убаюкивал.

Жрица вошла в галерею, залитую янтарным светом:

— Сюда.

— Любовь… в каком смысле любовь? — спросил Кликит ей в спину.

Когда она оглянулась, Кликит поразился желтизне ее кожи: она и раньше была такой или этот оттенок придавал ей янтарный свет в галерее?

— Не многие способны постичь ее смысл, хотя именно она движет всеми их помыслами. Вечная, неизменная, неколебимая даже перед лицом смерти… — Последнее слово повисло в воздухе, смешавшись с шумом ливня, хлеставшего сквозь рухнувшую крышу.

Давай, сказал себе Кликит, сейчас или никогда. Или я не выберусь отсюда до скончания времен! Но женщина нырнула в следующую арку, и его решимость иссякла. Она была рядом. Она была далеко. Она смотрела на него. Она отводила взгляд. Кликит брел, спотыкаясь по узкому тоннелю с низким потолком, почти без света. Затем свет позеленел…

Поток зеленого света…

И снова она обернулась:

— Что ты будешь делать с этим сокровищем? Подумай о нем, о том, что вокруг тебя, в тебе, вне тебя, как о прикосновении, которое поначалу обожжет, словно с тебя сдирают кожу живьем, но вскоре, спустя годы и годы, ты осознаешь, что обрел реальность, в которой нет боли…

В зеленом свете она выглядела старше, гораздо старше. Улыбка обратилась гримасой. Слегка приоткрытые губы съежились, обнажив зубы.

— Вообрази, — продолжила она, и ее голос напоминал звук, с которым песок скрипел в старых лохмотьях, — союз с женщиной столь мудрой, что она заставит твой разум утонуть в совершенном, всепоглощающем покое. Вообрази медленное скольжение вдвоем сквозь тайные галереи прямо к призрачному сердцу времени, где чистый огонь обнимет тебя темными дланями, где жизнь есть лишь память о горестях и одновременно не память… — Женщина отвернулась, и ее волосы над костлявыми плечами были как черные нити над каменным основанием. — Она проведет тебя сквозь галереи скорби, где нет ни земного голода, ни земной боли, а лишь безысходность крика, пришедшего из ниоткуда и не смолкающего никогда. Она станет твоим началом и твоим концом, ты разделишь с ней близость столь полную, что ее не в силах вынести ни дух, ни тело…

Кликит вспомнил о куле с песком за спиной. Ему показалось или он стал легче? И впрямь легче. Его мозг блуждал в пространстве черепа, снова и снова ударяясь в порталы ощущений, в глаза и уши. И они снова заворачивали за угол. Она заворачивала за угол.