Нова. Да, и Гоморра

— Если ты позволишь остаться, я смогу вернуться. В храм. Я заберу драгоценности, много драгоценностей, я и с тобой поделюсь. Обещаю!

— Я накормила тебя. — Старуха скрестила руки. — А теперь уходи. Ты оглох?

Кликит поднялся с земли и побрел восвояси — но не как тот, кто получил отказ, отметила про себя старуха, а как тот, кто и не думал ни о чем просить.

Она смотрела, как босоногий коротышка месит грязь на размокшей после дождя дороге. В детстве ее вечно дразнили за высокий рост, и теперь она гадала, не доставалось ли ему от ровесников за низкий. Бедолага. Какой из него головорез?

— До Митры полдня пути, если будешь держаться главной дороги, — сказала она ему вслед. — И не подходи близко к руинам. Это нехорошее место…

Старуха хотела добавить что-то еще. Впрочем, судя по его улыбке и запаху изо рта, который она почувствовала, когда склонилась над плащом, случай такой запущенный, что даже ей не по силам.

С минуту она смотрела ему вслед. Он брел, не оборачиваясь. В роще позади хижины ворон каркнул три раза и взмыл с ветки. Старуха подняла красную миску, вытряхнула остатки похлебки на мокрую траву, перешагнула песок, подсыхающий под солнечными лучами, и вернулась в хижину ждать того, кто первым сегодня постучится к ней в дверь со своей болью.

Нью-Йорк

1962 г.

Собака в рыбачьей сети (Перевод М. Клеветенко)

После шторма Панос расстелил сети на бетоне, а его младший брат принялся перетаскивать с палубы обледенелые ящики. Закончив, Спиро подошел и ткнул брата в бок. Панос добродушно засопел, как довольный медведь.

— Иа![53] — крикнул он в спину брату, когда тот снова направился к баркасу. — Отведи его за косу. И не забудь на этот раз привязать сети к борту. А я пока починю сухие.

— Нэ[54], — отозвался Спиро, перекрикивая стук бьющихся бортами лодок, и прыгнул на палубу.

Баркас качнулся, отвязанный конец соскользнул с причальной тумбы. Панос уперся пальцами ног в крошащийся край пирса.

В призрачном свете подошли еще два баркаса, разбивая в клочья лениво качающуюся пену. Большая волна обрушилась на камень, и брызги полетели над головой. Панос сощурился, глядя, как зазолотился облачный восток.

Он пошел к середине растянутой сети; сквозь дыры в штанах белели голые колени, капли моря, словно слезы, блестели на лице, алмазами сверкали на свитере и в волосах.

Он сел на корточки и потянул на колени порванную часть сети, растягивая ее пальцами ног. Нож, которым Панос обрезал оборванные нити, был острый словно бритва — целый час он правил лезвие утром, пока дожидался выхода в море. Оранжевой нитью на костяном челноке Панос заново связывал разбегающиеся ячейки.

Когда баркасы причалили к пирсу, он и головы не поднял, лишь челнок быстрей замелькал в его руках. Где-то вдалеке послышались крики, лай; собаки, кружа и прижав нос к земле, бегут сюда, к пристани; плещет вода… пляшет челнок в паутине сети. За спиной заворчал грузовик с обсидиановых копей. Трехчасовое судно сегодня опоздает: штормит. Панос услышал, как зацокали по парапету камешки. Совсем рядом собака…

Что-то дернулось под его задом, и Панос оглянулся через плечо. Бьющиеся лапы, раскрытая розовая пасть, прыгающие поплавки по краю сети.

Собака залаяла, замотала головой, силясь выпутаться из ячей, упала, забила задними лапами. Панос с рычанием бросился на колени и потянулся к собаке, но ступни запутались в сети. Грузила заскрежетали по бетону. Собака прыгнула, сеть потянула ее назад. Панос зацепился ногой и потерял равновесие. Он отдернул руку от собачьих зубов, жесткие нити проехались по лицу. Когда он попытался откатиться от злобно рычащего животного, рука уткнулась в сеть и, хуже того, проскочила в ячею. Нити натянулись.

С баркасов и с грузовика бежали люди. Тот, что был с палкой — сквозь оранжевые нити Панос видел, как он мгновение колебался, — ударил собаку по голове. Сеть натянулась под дырявым ботинком с торчащим наружу большим пальцем. И порвалась.

Панос силился оттолкнуть непрошеных помощников. Они делали только хуже. Еще удар палкой — на этот раз она угодила ему по плечу. Собачья шерсть скользнула по его груди, задняя лапа оцарапала щеку.

Кто-то расталкивал бестолково толпящихся людей. Панос узнал Косту: волосатый, мускулистый, тот упал на колени и поднял кусок бетона. Рука дорожного рабочего была по локоть в смоле. Камень с силой опустился, Панос дернулся, и что-то вонзилось ему в шею…

Нож! Лезвие, застрявшее в сети! Коста еще раз ударил собаку, и лай оборвался. Кто-то пнул обмякшее, липкое собачье тело, но, когда Панос откатился, лезвие скользнуло еще на дюйм. Панос раздвинул губы, чтобы заорать, но рот наполнился чем-то соленым, соленым, как море.

Коста, держа в руках окровавленный камень, отталкивал людей от сети. Они кричали:

— Эй, Паниотис!

— Иа! Давай назад!

— Разверни сеть! Да потихоньку, потихоньку! Нэ! Здорово эта сука ее попортила…

Последние слова были как камни, канувшие в бездну молчания.