Нова. Да, и Гоморра

— А когда мы уходим в море, ты тоже боишься, что кто-нибудь из нас утонет? — усмехнулся Панос.

Она посмотрела на рассыпанные по земляному полу ракушки, с забавным выражением лица взяла кроликов (в глазах, однако, затаился страх — о, страх всегда сиял в ее черных и блестящих от постоянных слез глазах) и, откинув со лба светлые волосы, молча отошла от каменной раковины умывальника. На правом виске у нее белел шрам: когда она была маленькой и захотела играть с мальчишками, они стали бросать в нее камнями.

У Спиро, как и у его брата, волосы были черными.

Волосы Пиопы, похожие на отражение солнца в медном котле, наполненном маслом, ужасно огорчали их мать. Чего только она не делала: красила их кальмаровыми чернилами, заставляла Пиопу надевать платок, чтобы они не выгорели на солнце еще больше. Чувства Пиопы, словно сумерки, заполняли собой весь дом. Все, что происходило за его стенами, легко возбуждало в ней смех или слезы, поэтому бо́льшую часть времени она сидела взаперти, возилась по хозяйству или играла с ракушками, которые ей приносили братья.

Вареный кролик оказался необыкновенно вкусным: мясо было мягкое, сочное и совсем не жирное. Спиро так упрашивал Паноса снова пойти на охоту, что не находил себе места на кренящейся палубе. В конце концов Панос повел брата к известняковому обрыву, где рядом с опунцией они нашли тоненький кипарис, высотой всего до пояса, вцепившийся наполовину обнаженными корнями в белую землю. С помощью прутиков, хитро закрепленных в земле, и рыбачьей лески Панос соорудил силок.

Когда они уходили, пригнутый к земле кипарис дрожал на осеннем ветру. А утром кипарис вновь стоял прямо, а на нем болтался полуживой кролик с переломанными и окровавленными задними лапами.

После этого они чуть ли не через день ели крольчатину. А потом Спиро нашел еще одно такое деревце, и теперь им иногда попадалось сразу по два зверька. Это было тогда, когда обвалилась стена их дома.

Они как раз возвращались с обрыва — на поясе Спиро болтались две окровавленные тушки, — когда, подойдя к окраине города, заметили суматоху. В горах не чувствовалось даже самого легкого дрожания; ближе к берегу землетрясение было сильнее, а по радио передали, что в Афинах даже повылетали оконные стекла. Но в маленьком портовом городке на острове пострадали лишь два здания. Одним был недостроенный дом старого Аустиноса.

Вторым — их собственный. Боковая стена рухнула. Крыша провисла, как тряпка с размахрившимся краем из треснувшей глины и сухих водорослей. Зареванная Пиопа собирала разбитые ракушки и щурилась от резкого солнца. Когда с ней заговаривали, она вновь принималась плакать и трясти замотанной в платок головой, а если от нее не отставали, убегала и пряталась за искривленный ствол миндального дерева.

Спиро сквозь толпу гомонящих соседей пробился во двор; рот полнился страхом, будто камнями. Вид разрушенного крова требовал задать вопрос, но камень запечатал горло. Панос, что нам делать? Однако, как и Пиопа, говорить он не мог.

И все-таки Панос ответил на его немой вопрос.

Он сорвал с пояса Спиро кроликов, вошел в дом, вынес оплетенный кувшин с вином, стоявший под раковиной и потому не пострадавший.

— Держи, Коста, — сказал он, — и не слишком напивайся сегодня. — И он подал кувшин измазанному смолой рабочему. — Завтра понадобится твоя помощь.

Худущий семилетний пацан в больших армейских штанах, обрезанных выше колен и подвязанных на тощем животе ржавым тросом, приставив ладонь ко лбу, смотрел на них против солнца.

— Отнеси это своей тетке. — Панос протянул ему кроликов. — Если сам не наешься, так хоть глисты в пузе станут жирнее.

Глаза мальчишки широко раскрылись. Он живо схватил кроликов — и только его и видели.

К Спиро вернулся дар речи.

— У нас дом развалился, а ты еще раздаешь последнее, что осталось?

— Парочка подарков, только и всего, — ответил Панос и стиснул его загривок. — Тебе что, тоже захотелось вина и жареных кроликов?

Спиро скосил глаза на дом:

— Какая тут еда. Мне тошно, хуже, чем в шторм.

— И что теперь? — Панос поднял ракушку и большим пальцем очистил ее от крошек штукатурки. — На этом острове у нас и так почти ничего не было, а теперь Она забрала и последнее. Хотя поп и молится за нас Кириосу Иисусу, может, правы пастухи.

— А ты что, тоже считаешь, раз Кириоса Иисуса похоронили не в земле, а в каменном гробу, его тело не может сделать землю обильной?

Панос пожал плечами:

— На земле растут кактусы и терновник, но ведь апельсины с оливками и помидоры тоже растут. Я просто хочу сказать, что, если уж Госпожа показывает нам норов, нужно думать о других, иначе горе лишит нас последних сил. Ну что ты плачешь, Пиопа? — Он отдал сестре ракушку и слегка притянул ее к себе. — Вдова Мардупас пошла собирать оливки на масло, и ее быстрые пальцы не остановит никакое землетрясение. Когда ты была маленькой, ты всегда смеялась рассказам этой мудрой женщины. Пойди-ка помоги ей, и, может быть, вечером ты вернешься домой с улыбкой. — Он кивнул в сторону дороги. — Пойдем, — сказал он Спиро.