Нова Проспект (СИ)

Мечтая явью сделать миражи-и-и, вслух не давать напрасных обещаний — надежды в слове меньше, чем в молчаньи. Но нет преград для струн, что зазвучали, сплетая две потерянных души-и-и-и.

«Ничего не рассказывал, — клялся Геральт. — Сам почуял, чертяга, своим менестрельским чутьем».

Цири отправила барду письмо. С императорским гербом Нильфгаарда, латунной печатью, на дорогущем пергаменте. В нем написала только одно предложение:

«В жопу себе засунь свою балладу, Лютик».

Нет, все же два.

«Искренне твоя, Цирилла».

****

Он ей снился. Иногда — приятные, яркие сны, после которых она просыпалась со сбившимся дыханием и покрасневшими щеками. Пицца, виски и маленький двухместный диванчик. Горький запах Royal Hellhounds. Черные пальцы, мягко сжимающие ее быстро вздымающуюся грудь.

«Однажды в далекой-далекой галактике…»

Иногда — коридоры логова Винтермьюта и ничего не выражающие, желто-зеленые глаза с черными провалами зрачков.

Оба варианта она одинаково ненавидела.

Временные линии перемешивались в памяти. Она помнила и ту, где проклинала Адама и Шарифа за то, что они сделали с ее ногами. «Новейшие, лучшие, самые быстрые импланты Sarif Industries, пять миллионов баксов, ну что еще вы хотите от меня, мисс Рианнон?» И ту, где вместо неё пришлось расплачиваться Фариде.

Она и сама не могла ответить, какая из них настоящая, и где осталась настоящая Цири.

Подозревала, что в песках Междумирья.

****

Йеннифэр устроила себе лабораторию в южном крыле. С присущей ей размахом и эпатажем — не забыла притащить и любимое чучело. Филиппа — в северном, поближе к спальне Императрицы. Ассирэ предпочитала кочевнический образ жизни.

Эмгыр жаловался, что он под ведьминской осадой.

Йеннифэр работала как проклятая. Цири задавалась вопросом, спит ли она вообще — каждый раз, когда она навещала чародейку — утром или вечером, днем или ночью — та была поглощена чтением трактатов толщиной в локоть. Око Бафомета и вправду оказалась злой шуткой эльфов, и Геральт первым кораблём отправился в Офир в поисках джиннов времени. Единорог все больше покрывался пылью.

Чародейка похудела, глаза запали, тонкие пальцы — в химических ожогах, а чёрные кудри (неслыханно!) — не уложены.

— Мамочка… — наконец не выдержала Цири. — Йеннифэр… Оставь. Просто оставь, хорошо?

Не нужно лезть туда, где можно потеряться навсегда.

Не нужно лезть туда, где погибает мир, которым она пожертвовала вместо человеческого.

Не надо никого сюда звать, потому что — придут, обязательно придут, и мало не покажется.

Цири взглянула в фиолетовые глаза Йеннифэр. Они были холодны как лед.

— Не оставлю, — сказала Йеннифэр, кусая пересохшие губы. — И думать не проси, дочка. Сама знаешь — не оставлю. Найду сукиных детей, и заставлю отвечать за свои злодеяния.

Чародейка сжала в руке медальон в виде семиконечной звезды и поморщилась.

— Умру, но найду.

****

Беда пришла ниоткуда.

Они всегда так приходят — ниоткуда и не вовремя. Цири откинулась в кресле, в одной распахнутой на груди белой блузе, рассеянно болтая вино (вассальское, Туссентское — подарок княгини на помолвку) в бокале по кругу. Филиппа втирала мазь в ее блестящие от пчелиного воска черные колени — полынь и чернолист, приправленные целебной магией, для улучшения кровообращения и предотвращения рубцов.

На самом деле — чтобы Цири не гнила заживо. Не хуже нейропозина, и гораздо экологичней.

И когда приходит беда, то в дверь стучат так, будто позади — Дикая Охота.

Которые теперь не только лишь в легенде мертвецы.

— Императрица, — ворвался в комнату посыльный. — Ваше Высочество!

— Говори, — разрешила Цири. Частичной наготы своей она не стеснялась.

Не пристало императрице краснеть перед кметами.

— Там, — запыхавшись, начал посыльный. — Там… прошу вас!

«Темерия, — поняла она. — Все-таки решились на еще одну войну, черти, и пушек не побоялись». Выслали посла, как пить дать. Привязанного к телеге, с отрубленной головой и размашистой подписью «смерть черным».

Такую надпись она и в Детройте видела.

*****

Люди собрались у городской стены. Так много в последний раз собралось только когда на главной площади установили шибеницу с опускающийся платформой и всю следующую неделю прилежно тестировали.

Личная стража Императрицы, словно по трафарету рослые и плечистые нильфгаардцы с саламандрами на плечах, расступились, когда та взошла на смотровую башню, медленно передвигая железными ногами, охватив ладонью набалдашник трости — золотое солнце.

Цири взяла у дозорного бинокль и взглянула на долину.

И увидела портал, будто бы из живой плоти. Должно быть, чёрная магия.

Опустила бинокль, глубоко вздохнула, поправила вдруг ставший душить ее золотой альшбанд на шее. Руки задрожали. В ней зашевелилось то, что уже давно не поднимало своей головы: надежда.

— Что за дьявольщина? — изумленно спросила Филиппа.

Цири не ответила. И надеяться страшно. Только бы, если бы!.. Перевела дыхание, вновь подняла бинокль и впилась глазами в ту надпись, которую больше в жизни и не надеялась увидеть.

На черном панцире выкатившегося (скорее, вылезшего) существа были вытатуированы золотые буквы, подчеркнутые тремя росчерками пера.