Нова Свинг

– Они и слышать не хотят о случайности, – сказал он. – Вот это уж точно. – Он уставился на ярлык с надписью «Блэк Харт», словно читать разучился. – Эти ребята, – обратился он сам к себе, – кто они? Entradista-лайт. Они тут думают карьеру сделать! Купили у Дяди Зипа карту и пистолет Чемберса, из которого им не суждено будет выстрелить. Оно и к лучшему, потому что такие пушки – сущий кошмар жокея-частичника.

– Эй, Эмиль, – вмешался Вик, – а отдай-ка мне бутылку.

– Они одеты, как туристы. Они болтают, как виршеплеты. Они о себе ничего не рассказывают, но в то же время их оскорбляет, что ты о них ни бум-бум.

– О ком ты, Эмиль?

– Они там никогда не потеряются, Вик, они ничем не рискуют.

– Ты обо мне говоришь? – спросил Вик Серотонин.

Он попытался рассказать о том, что с ним произошло в ореоле. События эти казались ему историей из другого мира, но, может, так оно и было на самом деле. Связной, но бессмысленной историей из другого мира, уже свернувшегося внутрь себя и оставившего дурные воспоминания. Клиентка бежала от него по куче частично поросших сорняками обломков, распахнув шубку плевкам дождя. Одновременно с этим по склону кучи зигзагами, с таким видом, словно животное любопытство в нем пересилило, петлял артефакт, впоследствии проданный Поли де Рааду. Артефакт был похож на оленя или пони, а может, крупную собаку: косолапый, но странно грациозный, безволосый, с мультяшными человеческими глазами. Потом Вик обнаружил себя в баре Лив Хюлы и стал угрожать Антуану, что пристрелит его, если толстяк будет к нему с историями приставать.

– Зона расширяется, – пытался он пояснить Эмилю Бонавентуре. – Там какой-то движняк, Эмиль, и мы не знаем, что делать.

Под этим мы Вик разумел себя, потому что больше никого не знал. Кроме него, не находилось больше идиотов, которые бы в Зону ежедневно лазили. Поэтому Вику нужен был совет Бонавентуры, но попросить в открытую он стеснялся.

– Там снова пошел движняк, – говорил он, – впервые с той поры, как ты туда зачастил. – Границы снова сделались эластичны, и в то же время что-то менялось глубоко внутри, так что Вику казалось, будто все случившееся с ним отражает какие-то глубинные события. Это вроде метафоры, Эмиль, решил было он добавить, но передумал, поскольку все еще глубоко уважал людей поколения Бонавентуры, а, пользуясь их словарем, мог констатировать только: – Думаю, там все описало полный круг и повернулось к худшему.

Старик не хотел этого знать. Он только снова поднес ко рту бутылку, потом уронил ее на кровать и уставился вперед обращенным в себя взором; лицо его, тяжелое и понурое, покрывала щетина.

– Это было давно, – сказал он. – У всех свои идеи были.

– Ты помнишь больше, чем притворяешься, Эмиль.

Бонавентура помотал головой.

– В те дни, – повторил он, – у всех были свои идеи. – Но потом сжалился. – Ты бывал в Треугольнике? Ты так далеко совался?

Увидев, что Вик не понимает его, Эмиль пожал плечами.

– Ну, было дело, Атмо Фуга[17] считал, что там находится центр всего. Он туда однажды забрался, и там было обуви выше крыши. Воздух был холодный, стоячий, но полный старой обуви, летавшей из стороны в сторону, точно на сильном ветру. Будто там собственный источник гравитации у нее был, у обуви-то. Он говорил, что обувь словно стайное поведение выработала. Грязная старая обувь, потрескавшаяся, сморщенная, с оторванными подметками. Он и другие штуки видел. Ну и вот, Атмо полагал, что в Треугольнике расположен центр всего. – Он пожал плечами. – Но если ты там никогда не бывал…

– Я заходил дальше, чем кто бы то ни было, – осмелился возразить Вик, – но ничего похожего на обувь никогда не видал.

Бонавентура не сумел осмыслить услышанного. А может, не захотел. Он моргнул, закусил губу, и Вику показалось, что старик отбрыкивается от каких-то базовых механизмов понимания – от чего-то, превосходно ему известного, но предпочтительно отрицаемого. Он мгновение глядел Вику через плечо, а потом на глазах у него выступили слезинки.

– Никто из этих пацанят ни хрена не понимает, – воззвал он к комнате, словно там, кроме Вика, еще расположились слушатели. – Для них это все – шоу.

– Ты обо мне говоришь, – сказал Вик. Он был мирно настроен, но лицо у него сжалось и заострилось. – Ну ладно, старпер. Ну и пошел ты! – Он вынул пистолет Чемберса и уронил его на кровать, где тот остался лежать подле тощего, закутанного в простыни тела Бонавентуры, матово поблескивая черными пульками, взвешенными в каком-то магнитном поле для удержания элементарных частиц. – Мне сорок лет, идиот!

Бонавентура, морщась, отвел взор от пушки. Свернулся калачиком, закрыл глаза рукой.

– Атмо, не бросай меня тут! – взмолился он. – Не здесь![18]

– Ты надо мной издеваешься, – сказал Вик Серотонин. – С какой стати я сюда шляюсь? Да кто ты такой, чтобы надо мной подтрунивать?

Он тут же пожалел о сказанном. Снова поднял с кровати пистолет и спрятал.

– Прости, Эмиль, – произнес он. Положил руку старику на плечо. – Эй, ну извини, я иногда срываюсь. Ты просто помоги мне.

– Ты начинал с азов, – наконец ответил Бонавентура.