Нова Свинг

Эшманн с улыбкой покивал.

– Отличный ответ, – проговорил он. – Ты в этом уверена, не так ли? – Он вручил ассистентке разогретое полотенце. – Вот этим вытирают губы.

* * *

Следующим вечером Вик Серотонин отправился на бои.

Он их не очень-то жаловал. Можно, как это часто делают, утверждать, что все бои разные, но это различие проистекает из преодолеваемого сходства, засим повидал один бой – считай, повидал их все. Так полагал Вик. Но он сильно переживал из-за предстоящей повторной вылазки с Кьелар в Зону и решил снова попытаться раздобыть дневник Эмиля Бонавентуры – в надежде, что, вопреки очевидным соображениям, там обнаружится более точная и надежная карта, чем состряпанные Виком. И может, именно она даст ему преимущество. Вик позвонил Эдит Бонавентуре и пригласил ее в «Prêter Cur».[25]

– Я знаю, тебе там нравится, – сказал он ей.

– Я бы пошла, Вик, – ответила Эдит, – но Эмилю, ну ты знаешь, не очень хорошо. Как он мучается за свои грехи! И мне голову мыть надо будет. Так что пока, и постарайся развлечься. – Она отбила вызов.

Вик со вздохом повторил его.

– Тебе нужно куда-то выбраться на вечер, Эдит, – настаивал он.

– Кроме того, – ответила Эдит, словно разговор и не прерывался, – после смерти Джо Леони я утратила прежний интерес к боям. – Она хрипло рассмеялась. – А назови девчонку, которая бы не утратила. – Это было сказано негромко, точно в сторону, кому-то невидимому. Голос ее в дешевом общественном канале связи обретал сардоническое эхо. Фоном долетали звуки аккордеона: нью-нуэвское танго с обычной манерной точностью препарировало абсурдную жизнь в стиле танго. Вик побился бы об заклад, что это игра самой Эдит в ее славные деньки. Тринадцать лет ей было, а она уже удостоилась голозаписи.

– Послушай, Вик, мне жаль, но ничего не поделаешь.

На сей раз вызов отбил Вик.

– Ну что, я хотя бы попытался, – признал он вслух. – Думаю, ты знала, чего хочешь добиться.

Эдит тут же перезвонила.

– Ну, может, я и выберусь, – сказала она.

Бои проходили по всему городу, их на любой улице после шести можно было увидеть, но место, именуемое «Prêter Cur», считалось в Саудади самой престижной ареной. Изобилующее загрязнителями и естественной флорой, которой они пришлись по вкусу, изрытое кавернами и пригорками: несколько акров грязного бетона на границе ореола Явления, в конце улицы, отходящей от бульвара Кахуэнга. Обширные секции арены стояли без ограждений, только на подпорных столбах, и днем на тела мертвых, спящих, бомжей и полудурков лил дождь или ложились тусклые полосы света. Когда-то здесь располагались военные верфи, пока ЗВК не перенесла их на нынешнее место. На закате арена оживала: самоцельный и самоценный, самоуправляемый и самопатрулируемый нахалстрой, муравейник, где торговали несвежей едой с лотков и всякой всячиной с блошиных рынков, сдавали бараки в аренду, принимали ставки, промышляли дешевыми выкройками и татухами, кишел культиварами и уловками всех сортов и размеров. Хитрые технологии волновой ретрансляции позволяли комментаторам «Радио Ретро» вещать о ставках и результатах буквально по воздуху. Хихикающими стайками сновали рикши и Моны, слонялись сексуально озабоченные новочеловеки, накачиваясь «ночным поездом» и высматривая тихий уголок для дрочки. Все это – в свете пропитанных нефтью факелов или безличных, как на допросе, галогенок, а также всех промежуточных источников освещения. В «Prêter Cur» тень столба зачастую падала на зеваку со всем весом реального столба, и в следующий миг легко было потерять равновесие от непредсказуемого прыжка и мерцания дымчатых огней, снующих вокруг, как рыбьи косяки. Везде плавали рекламные объявления, пленяя посетителей единственным обещанием невыносимой легкости бытия, пока венец из бабочек вокруг головы не обращался в венец терновый и не выяснялось, что незадачливый гуляка уже мать родную заложил твинк-фермеру в сорока кварталах от арены, на Пирпойнт-стрит.

Неразбериха света, дыма, людей и явлений в каждый отдельный момент поддавалась описанию, но о следующем ее состоянии это ничего не говорило; бойцы двигались в этом месиве с грозной неясной призрачной грацией, сведя речь тщательной гормональной настройкой к уверенному, довольному нечленораздельному рычанию, долженствующему выражать неуязвимость, нежелание терять в статусе и извечное превосходство над рядовыми болельщиками. Свет выхватывал их ноги, бронзовые от загара, утыканные когтями и шпорами, затем внезапно проявлял странные изгибы колен и бедер, огромные, постоянно эрегированные члены, выпирающие из кожаных штанов, бронзовую шпору – дополнительный большой палец на каждой руке, стеклярусово сверкающие, подвижные, как фары, живые татуировки и карты сокровищ на темных, покрытых струпьями и шрамами торсах. Каждый боец всего сутки как родился на свет, в лучшем случае, и уже стал мифологической фигурой, обреченной на заклание.

Туристам это нравилось. С высоты пяти-шести сотен футов над Саудади по вечерам видно было, как все рикши города устремляются к арене «Prêter Cur Дяди Зипа», точно T-клетки к месту инфекции.