Новая эпоха. От конца Викторианской эпохи до начала третьего тысячелетия

Альтернативным домашним развлечением служило радио. После ужина семья часто собиралась вокруг радиоприемника – послушать выпуск новостей или легкую развлекательную программу. К концу 1930-х компактный приемник стоил всего пять фунтов стерлингов, то есть любые пригородные, а также и некоторые рабочие семьи могли себе его позволить. В рабочих семьях радио предпочитали держать включенным все время ради белого шума, люди из среднего класса включали приемники на избранные передачи и внимательно их слушали. В 1930-х стали доступны некоторые континентальные станции, например «Радио Люксембург», существующее за счет рекламы и передающее популярную музыку и комедийные программы. Эта коммерческая пища «в американском стиле» была менее сдержанной, чем типичные блюда ВВС, где преобладали серьезные, продолжительные и «высоколобые» передачи и акцент элитных школ. Тем самым ВВС отталкивала многих из рабочего класса, но честолюбивый пригородный класс преданно поглощал предложенное. Эти же семьи слушали и граммофонные записи; по сравнению с 1920-ми годами граммофоны потеряли и в размерах, и в цене, а 6-дюймовые пластинки теперь продавали в Woolworths по полшиллинга. Из популярных песен периода можно назвать Mad Dogs and Englishmen («Бешеные псы и англичане») и Boomps-A-Daisy. Среди академических композиторов наибольшая слава выпала на долю Ральфа Воэна Уильямса и Эдварда Элгара.

В более респектабельных пригородах «развлечения» происходили преимущественно вечерами, при этом социальная жизнь вне дома разделялась по половому признаку. Женщины собирались маленькими компаниями поболтать «за чашечкой чая» в послеобеденное время, мужчины – после работы, поиграть в карты или послушать музыку. У мужского населения английских пригородов с разговорами не ладилось, многие признавались в «трудностях с языком» и «страхе социального взаимодействия».

Контакты между соседями по пригороду и даже по улице были весьма ограниченными. Соседей скорее слышали, чем видели, так как звуки радио и граммофона легко проникали через плохо изолированные брандмауэрные стены. Такой асоциальный образ жизни разочаровывал недавних переселенцев из деревни или центров городов; им не нравилось, что соседи едва кивают при встрече. Некоторые жаловались, что старая социальная близость большого города разрушена личными садиками и расстояниями между домами. Пригородная жизнь сделала англичан убежденными индивидуалистами, которые четко отделяли свое домашнее существование от политической и рабочей сфер. Неизбежным следствием этого стало ослабление классового и политического самосознания.

Писатели едко высмеивали «стерильные» пригороды с их «пустыми» и «чопорными» жителями. Роль самого завзятого критика досталась, пожалуй, Джорджу Оруэллу. «Корпеть, “гореть на работе”, грезить о повышении, продать душу за домик с фикусом! Стать “достойным маленьким человеком”, мелким подлипалой при галстуке и шляпе…»[50] Именно такая незавидная судьба ждала обитателей пригородов – таких, как герой его романа «Да здравствует фикус!» (1936 год). Другие английские интеллектуалы рассматривали расползающиеся пригороды как символ национального упадка – обращенная к внешнему миру страна, все еще владеющая самой громадной империей, которую когда-либо видел мир, скатилась в частную жизнь, провинциальность и ограниченность. Нация садовников и домохозяек плохо приспособлена для глобальной роли, некогда взятой на себя Британией; пламя общественного активизма, разожженное некогда суфражистками и профсоюзами, тоже угасает. Однако для многих англичан жизнь в пригороде, несмотря на недостаток социального взаимодействия, все-таки была существенным шагом вперед по сравнению с сельской местностью или городскими трущобами, где они влачили существование раньше. Кроме того, у многих и выбора-то не было; приходилось устраивать свою судьбу в пригородах. Как выразилась одна домохозяйка, «теперь это их жизнь, и они не собираются от нее отказываться».

23 Будет время веселиться

В традиционных городских и сельских сообществах привычным местом встреч служили пабы[51], но в новых пригородах их строилось мало. В Биконтри на 110 000 человек населения приходилось всего пять питейных заведений; а в некоторых округах их вовсе запретили. Те, что все-таки появлялись, отвращали посетителей своим убожеством. Напитки порой приходилось заказывать у официантов в галстуках-бабочках и употреблять их сидя – не похоже на гостеприимное заведение, куда можно спокойно заглянуть после работы, пропустить пинту-другую и потрепаться у барной стойки. Неудивительно, что продажи пива в 1930-х сократились вполовину, а остального алкоголя – на треть по сравнению с довоенным уровнем.