Новая эпоха. От конца Викторианской эпохи до начала третьего тысячелетия

Дерзкий поступок Гитлера вызвал одобрение в Германии и смятение во всем остальном мире. Мрачные предчувствия в соседних государствах усилились, когда новый лидер немцев открыто приступил к реализации обширной программы перевооружения. Реакция Национального правительства на эти события говорила о многом. Не посоветовавшись с Лигой Наций и своим старым союзником Францией, британская администрация решила действовать в своих интересах и заключила военно-морской союз с нацистами, противоречивший Версальскому договору. Французы, воспринявшие англо-немецкий пакт как незаконный и предательский, усвоили урок, поняв, что в случае чего Британия поставит свою выгоду выше коллективной безопасности. Гитлер же сделал вывод, что союзники разобщены, а Лига Наций беспомощна, а значит, можно безнаказанно продолжать пересматривать Версальский договор в одностороннем порядке.

Руководство британского штаба очень встревожила неспособность Лиги повлиять на ситуацию в Маньчжурии и Германии, и оно настойчиво убеждало Национальное правительство наращивать вооружения. На армию следовало потратить дополнительные 40 миллионов фунтов стерлингов, на флот – 90, на воздушные силы – 15. Управление госслужбы, возглавляемое сэром Уорреном Фишером, также рекомендовало пересмотреть систему британской обороны и советовало Национальному правительству держать в голове экспансионистский манифест Гитлера. Черчилль, убежденный, что Гитлер «готовится к войне», также умолял кабинет приступить к перевооружению и немедленно сформировать министерство обороны.

А Национальное правительство не желало увеличивать военные расходы – ни Болдуин, ни Чемберлен не рассматривали нацистского лидера как серьезную угрозу. Сама идея, что этот безумный доктринер не остановится ни перед чем для расширения границ Германии, казалась слишком абсурдной и устрашающей, чтобы всерьез раздумывать о ней. Правительство предпочитало верить немецкому канцлеру, когда он говорил, что желает лишь скорректировать некоторые пункты Версальского договора и стремится к «хорошим отношениям между Англией и Германией». В Британии считали претензии Германии обоснованными, а их удовлетворение не входило в противоречие с основными британскими интересами – безопасностью империи и превосходством на морях. И пусть пересмотр Версальского договора предполагал приобретение некоторого «жизненного пространства» для Германии на востоке, это, в принципе, выглядело вполне приемлемо, поскольку угрожало не британским, а русским интересам. «Если кому-то в Европе суждено подраться, – говорил Болдуин, – я бы хотел, чтобы это делали нацисты и большевики».

Так или иначе, наращивание вооружений как политическая стратегия не привлекала ни в экономическом, ни в избирательном смыслах. В 1932–1933 годах Чемберлен довел расходы на оборону до самого низкого уровня за восемь лет. Выделить лишние средства на вооружение означало или повысить налоги, или увеличить государственный долг, а Чемберлен поклялся не делать ни того ни другого. Общество тем временем цеплялось за свою веру в коллективную безопасность и разоружение. Лейбористы продолжали набирать голоса на местных и дополнительных выборах, стоя в основном на пацифистской платформе, и это подкрепляло веру Национального правительства в то, что, как формулировалось в одном официальном документе, «общество еще недостаточно информировано о реальности военной угрозы, чтобы согласиться с финансовыми последствиями исполнения официальных рекомендаций».

Инерция и усталость также сыграли свою роль в том, что администрация так вяло реагировала на нацистскую опасность. Болдуина и Макдональда все больше одолевали трудности со здоровьем и преклонный возраст: почти глухой и страдающий от люмбаго лидер тори был, как злобно выразился Черчилль, «поразительно ленив и бесплоден»; да и Макдональду «стоило бы сидеть дома». Даже в лучшие годы Макдональду и Болдуину не хватило бы решимости противостоять сумасшедшему гангстеру, который теперь правил Германией; а к середине 1930-х им обоим недоставало ясности мышления, энергии и смелости хотя бы на попытку обратиться к этой сложной задаче. И все же главной причиной столь робкой реакции Макдональда и Болдуина оставалась прежде всего сама перспектива еще одной чудовищной войны. Идея перевооружения не вызывала у них энтузиазма, поскольку они оба верили, что, как выразился Болдуин, «много оружия неизбежно ведет к войне», и оба были убеждены, что второй общемировой конфликт разрушит Западную цивилизацию.