Новая имперская история Северной Евразии. Часть I

Структурно ситуация идентична принятию монотеистической религии в Хазарии и Булгарии: стратегические соображения объясняют выбор веры не ближайших соседей (в данном случае, булгар-мусульман и хазар-иудеев), а дальнего и лишенного реальной возможности вмешательства союзника. Повторяется в хрониках даже архетипический сюжет с выбором веры: согласно поздней летописи, киевский князь Владимир, прежде чем принять христианство из Византии, выслушал аргументы представителей ислама (булгар), иудаизма (хазар) и «немцев», представлявших «западное» христианство (в действительности еще не отделившееся от «восточного» византийского в то время). Так же и принятию иудаизма хазарами предшествовал диспут представителей трех монотеистических конфессий: мусульманин доказывал превосходство ислама над христианством, христианин — обратное, но оба признавали иудаизм как «наиболее истинную» религию после их собственной… Обращение в конце Х в. в христианство оседлого разноплеменного населения лесостепной и лесной зоны среднего и верхнего Приднепровья и более северных территорий вплоть до Балтики оказывается важным этапом процесса, начавшегося еще в VIII в. в прикаспийских степях (см. карту). Огромная территория, протянувшаяся в меридиональном направлении от Каспийского моря до Балтийского, от Дуная и Карпат на западе (границы с Византией и переселившимися на Дунай венгерскими племенами) до Урала на востоке оказалась включенной в несколько взаимосвязанных и частично взаимопересекающихся универсалистских культурных пространств: воображаемое пространство христианского мира и мира ислама. Попадание на карту культурного воображения радикально изменило статус географических пространств этой части Северной Евразии: пространства были осмыслены как «земли» (территории с характерным населением), находящиеся в определенных отношениях друг с другом и располагающиеся особым образом. Таким образом, у физической категории «пространства» появилось культурное измерение, задающее его интерпретацию (и не одну), границы (зачастую оспариваемые) и хронологическую перспективу (историю и проекции будущего). С этих пор любые политические образования начинают осмысливаться в координатах воображаемой географии, а географическое пространство политизируется. Культурная близость и экономическое соперничество находят «объективное» обоснование в конфигурациях пространства, а географическая абстракция Северной Евразии (пока что от Балтики до западного Предуралья) обретает внутреннее наполнение.

1.6. Обратная перспектива: 862 год на Юге и на Западе

Древнейшая историческая хроника с относительно надежной датировкой событий, дошедшая до наших дней, из числа созданных на территории Северной Евразии –«Повесть временных лет», составленная в Киеве на Днепре в начале XII века. В ее основе лежали более ранние редакции, возможно, созданные даже столетием ранее, а самое раннее событие, относящееся к региону, датировано в ней 862 годом. К сожалению, не сохранились ни хазарские, ни булгарские хроники — если они вообще создавались. Поэтому немногочисленные письменные свидетельства, оставленные этими культурами и дошедшие до нас, дают крайне фрагментарное представление о последовательности событий и их участниках. Историки пытаются осмысливать эти фрагменты — будь то письмо хазарского бека середины X века или булгарские надгробные эпитафии XIII века — в сочетании с отрывочными сообщениями иноземных путешественников, сопоставляя с относительно стройной (хотя и избирательной) хронологией «Повести временных лет» и связанных с ней летописей на древнерусском языке. Однако прежде, чем перейти к событиям, изложенным в «Повести», важно ее собственную хронологию и событийную канву сопоставить с историческими обстоятельствами окружающих земель.

«Повесть временных лет» является, вероятно, первым — и, во всяком случае, самым влиятельным — манифестом самостоятельности и самодостаточности возникающего пространства культурного взаимодействия между Карпатами и Уралом, Балтикой и Черным морем. Невозможно понять логику и своеобразие процессов политической и культурной самоорганизации на землях Северной Евразии без экскурса (хотя бы краткого) в синхронную историю соседних письменных земледельческих цивилизаций.