Новая имперская история Северной Евразии. Часть II

Самые активные и способные ссыльные использовали любую возможность избежать бесплодного существования. Некоторые пытались бежать в европейскую Россию или за рубеж, что, учитывая огромные расстояния и отсутствие требующихся документов, было непросто и опасно. Но имелись и другие возможности. Парадоксально, но сосланные враги имперского режима на местах ссылки часто оказывались в привилегированной позиции потенциальных агентов империи. В этих отдаленных местностях образованные, обладающие профессиями люди были редкостью. Несмотря на подрывные политические взгляды ссыльных, имперские власти часто просто не могли игнорировать столь ценный человеческий ресурс. Местные власти привлекали их как советников, профессионалов (врачей, учителей, бухгалтеров) и исследователей. Оказываясь в структурно колониальной ситуации, многие ссыльные находили возможным сотрудничать с режимом, который нес цивилизацию «примитивному» населению Сибири и Дальнего Востока.

Современная модель управления, в том числе и колониального, основывается не только и не столько на прямом принуждении, сколько на знании и на праве его интерпретировать и им манипулировать. В этом смысле показательно, что некоторые отрасли знания о Сибири непосредственно связаны с историей ссылки. Так, ссыльные польские националисты и российские народники заложили основу таких исследовательских дисциплин, как этнография и антропология коренного населения Сибири. Имперское правительство нуждалось в надежной статистике этих народов и в стабильных каналах взаимодействия с ними, в то время как народники перенесли свою заботу о «народе» (понимаемом в социоэкономических категориях) на коренное население (как на этнографическую и антропологическую категорию). Ссыльные народники рассматривали коренных сибирских охотников и рыболовов по аналогии со славянскими крестьянами-общинниками, как «элементарные» человеческие коллективы, которые живут в гармонии с природой и могут стать легкой жертвой цивилизационного давления эксплуататорских классов и государственных институтов.

Яркий пример ссыльного, занявшегося наукой, — известный польский этнограф Бронислав Пилсудский (1866−1918). Будучи студентом юридического факультета Петербургского университета, он вместе с Александром Ульяновым готовил покушение на Александра III, за что был сослан на Сахалин. Там Пилсудский заинтересовался этнической группой айнов, стал изучать их язык, предложил его письменную форму, женился на местной женщине и преподавал в деревне своей жены русский язык. Все еще отбывая срок ссылки, Пилсудский получил грант от Императорской Российской академии наук на продолжение своих новаторских исследований культуры айнов — мифов, музыки, образа жизни, обычаев и языка.

В то же самое время будущий ведущий российский и раннесоветский этнограф Лев Штернберг (1861−1927), сосланный на Сахалин за участие в подпольных группах, связанных с «Народной волей», начал изучать антропологию нивхов (гиляков). Еще один член «Народной воли», Владимир Богораз-Тан (1865−1936), в ссылке занялся изучением чукчей. Видный народоволец, возглавлявший динамитную мастерскую подпольщиков, Владимир Иохельсон (1855−1937), в ссылке создал себе имя в науке благодаря изучению юкагиров. Этот перечень можно продолжить, называя имена ссыльных, не имевших специальной подготовки в области этнографии, но ставших экспертами по разным народам и культурам Сибири и Дальнего Востока. В качестве одного лишь примера можно упомянуть, что в 1894−1897 гг. Императорское Русское географическое общество организовало большую этнографическую экспедицию в Якутию, в составе которой работали политические ссыльные: Богораз-Тан, Иохельсон, польский активист и член «Земли и Воли» Эдвард Пекарский (1858−1934), народоволец Иван Майнов (1861−1936), член одесского революционного кружка Николай Виташевский (1857−1918) и др.

Лишенные возможности продолжать политическую деятельность в европейской части империи, эти люди реализовывали свою революционную миссию посредством «хождения в народ», о котором до ссылки ничего не знали. Будучи истинными народниками, преисполненными симпатии к угнетенным и лишенным права голоса (в политическом или культурном смысле) социальным группам, они описывали и изучали коренные народы, чтобы сделать их известными «цивилизованному миру». Таким образом эти народы входили в «историю» и обретали «свой» голос — хотя очень часто это был голос ссыльного этнографа, считавшего себя непредвзятым рупором «примитивных» племен (как ранее народники выступали от лица крестьян внутренней России). В отдельных случаях ссыльные этнографы создавали алфавиты для местных бесписьменных языков, и это был важный акт символического освобождения коренных культур, поднятия их статуса до статуса любой другой «цивилизованной» культуры с письменным языком.