Новая имперская история Северной Евразии. Часть II

В «Народной Воле» уловили это изменение общественных настроений. Если первоначально цель организации включала как дестабилизацию и свержение существующего политического режима, так и идеологическую подготовку народа к революции, то в дальнейшем группа сосредоточилась только на первой части программы. Моральная поддержка общественности казалась достаточным основанием для того, чтобы воспринимать себя не кучкой заговорщиков, а борцами за народное дело. Этот поворот означал, что само образованное общество, сочувствующее революционерам, — «общественность» — фактически начало восприниматься как отдельная политическая нация граждан будущей свободной России. Разумеется, ни народовольцы, ни сочувствующие им интеллигенты не согласились бы с предположением, что они образовали нацию, противостоящую как имперской привилегированной «европейской» элите, так и массам трудящихся. Они искренне верили, что цель их борьбы — «простой народ». Однако на практике они действовали от имени прогрессивной интеллигентской общественности, а не абстрактного «народа», с которым так и не удалось установить контакт на равных. Народовольцев нельзя назвать самозванцами лишь при условии, что они имели в виду «народную волю» сочувствующих революционным планам радикально настроенных интеллигентов.

Конспиративная централизованная структура «Народной воли» включала до пятидесяти региональных отделений, которые координировались Исполнительным Комитетом. Откуда пришла эта структура и это название? Практически с самого начала, уже в первой «Земле и воле» 1861 г., руководящий центр организации назывался «центральным комитетом». «Комитеты» существовали в имперской административной практике, но «исполнительный комитет» со времен отмены коллегий был ей принципиально чужд. После провозглашения республики во Франции, в ходе революции 1848 г., первое правительство из пяти членов называлось Исполнительной комиссией (в мае-июне), но оно было отправлено в отставку на фоне восстания рабочих, подстрекаемых радикалами, — не лучший пример для подражания в глазах революционеров. Кроме того, «комиссия» — не «комитет». Более прямой может быть связь с Исполнительным комитетом чартистского движения в Англии (The Executive Committee to the Chartists of the United Kingdom): с 1839 по 1848 гг. этот орган внес в парламент несколько петиций, подписанных миллионами людей, требовавших расширения избирательных прав и социальной справедливости. После 1848 г. чартизм сошел на нет, а Николай I ужесточил цензуру, и это означает, что идея исполнительного комитета запала в память российских интеллектуалов еще в начале 1840-х гг. Вероятно, раннее народничество вообще ориентировалось на чартистский пример в гораздо большей степени, чем принято думать. Чартистские лидеры собирали на митинги десятки тысяч сторонников; вполне возможно, что ненасильственное массовое движение такого масштаба в России могло бы повлиять на правительство. Однако, как мы знаем, пропагандисты не встретили широкого отклика на свою агитацию в деревне, и «исполнительный комитет» в российской революционной традиции приобрел знакомый всем смысл ядра тайной организации немногочисленных заговорщиков.

В Исполнительный комитет «Народной воли» входили профессиональные революционеры, вовлеченные в ежедневную террористическую рутину. По свидетельству Веры Фигнер,

Так как мы… имели сообщников не только по губернским городам, но и провинциальным закоулкам (и все эти сообщники имели друзей и близких), и были окружены целым слоем так называемых сочувствующих, за которыми обычно следуют еще люди, любящие просто полиберальничать, то и выходило, в конце концов, что мы встречали повсюду одобрение и нигде не находили нравственного отпора и противодействия.