Новая инквизиция

Де Лануа-старший мало чему успел научить дочь, большую часть своих талантов она обрела самостоятельно… Как золотоискатель, просеивала набитые мистической чепухой книги. По крупицам восстанавливала утраченные ритуалы. Искала и находила обрывки древних знаний на стыке, казалось бы, нестыкующихся наук. Она чувствовала дремлющую внутри себя силу, и кое-что сумела пробудить… Но многие поразительные способности отца остались ей недоступны. Хотя сейчас она нуждалась в одной-единственной: в умении мага Де Лануа разрывать сковывающие его с ног до головы цепи — настоящие, без фальшивых звеньев, перед каждым выступлением их проверяли дюжие добровольцы из публики…

Алябьев перестал шептать, отодвинулся от её уха, приготовил резиновые жгуты, запалил паяльную лампу, — перетянуть и прижечь культи. Делал все неторопливо, основательно. Великое таинство не терпит суеты. И тем более недопустимо убить заготовку. Она должна остаться живой — навсегда. Просто стать другой. Стать совершённой и прекрасной частью идеального мироздания.

Жозефина дралась за жизнь. Она выла — беззвучно. Извивалась, напрягая мышцы, стараясь разорвать путы — безрезультатно. Пыталась расслабиться, чтобы шнур соскользнул с обмякшего тела — никакого эффекта. Сторож хорошо знал своё дело…

Освободить руки, хотя бы одну руку — и вцепиться в смешной вихрастый затылок смешного недочеловечка, повернувшегося к ней спиной. За эту возможность она отдала бы сейчас все накопленные за долгую жизнь богатства.

Богатства…

Отец тоже не был беден, отнюдь нет, но порой говорил, положив сильные и нежные пальцы на пульс часто хворавшей Жози: «Главное твоё наследство здесь, в крови… Все остальное тлен, а этот мой дар не отнимет никто…»

Ну где же твой дар, отец??!!

Сейчас кровь прольётся и вытечет на потеху недоноску, чей убогий разум она так неосмотрительно выпустила из клетки.

Пламя лампы ровно гудело. Алябьев повернулся к Де Лануа. Его улыбка была доброй, почти ласковой: сейчас, сейчас, совсем недолго, все будет хорошо…

Диск дёрнулся и завертелся. Сторож слегка нажал на рукоятку вертикального хода — вращающаяся смерть послушно опустилась и вновь приподнялась.

Остекленевшие глаза Жозефины не отрывались от диска. Попытки разорвать трос прекратились. Воздух толчками выходил из ржавой трубки. Убаюкивающих слов Алябьева колдунья не слышала, все заглушал шум агрегата.

Повелитель вечности нажал на доску, подвинул её так, что голеностопные суставы Де Лануа оказались точно на линии распила — глазомер у сторожа был идеальный. Взялся за рукоятку, но ещё чуть-чуть помедлил… Не потому что был садистом, нет, Соловью страх и боль жертв наслаждения не доставляли. Но в вое циркулярной пилы ему слышалась какая-то песня, и Алябьев пытался разобрать слова…

Потом диск пошёл вниз — быстро, уверенно, неотвратимо.

А дальше случилось странное.

Доска с привязанной женщиной подпрыгнула на станине. Ещё раз. Ещё. И легла уже вкривь, не под прямым углом к орудию казни. Алябьев не успел прервать движение инструмента. Криво отпиленный кусок доски и стопы колдуньи грохнули о жестяной поддон. Трубка в горле Жозефины завопила пронзительно, как пароходный гудок. Из культёй хлынула кровь — сторож не делал попыток её остановить… — Неровно!!! — истошный вопль перекрыл звуки, издаваемые и колдуньей, и станком.

Доска продолжала подпрыгивать. Алябьев попытался выровнять доску, ничего не вышло. Одна из петель — на коленях Де Лануа — разорвалась. Нейлоновый трос, способный выдерживать тонны и тонны груза — лопнул, как гнилая нитка. Сторож заворожённо смотрел, как на другой петле одно за другим расходятся волокна…

Обрубок ноги опёрся о станину — и едва не сбросил доску с женщиной со станка. Лопнула вторая петля. Алябьев взвыл.

Он метался вдоль «Пеликана», как демон по вышедшей из повиновения преисподней. Удерживал доску, и одновременно толкал, и без остановки опускал и поднимал воющий диск. На точность и одинаковость сторож уже не обращал внимания…

… Зубья пилы заскрежетали по черепу — и через секунду для колдуньи все закончилось. Поддон был полон неровных, кривых кусков дерева. И плоти — они продолжали двигаться, извиваться, не желая признавать поражение и смерть… Жозефина Генриховна получила наконец отцовское наследство. Но дар пробудился слишком поздно. Алябьев долго рыдал, глядя на кучу обрубков. Окровавленных, шевелящихся, неровных. Потом вытер слезы и взял в руки тесак, с подарком Де Лануа он не расставался. Отвратительное стало ещё отвратительнее. Тем почётней будет выполнить, не смотря ни на что, миссию творца.

Создать совершенство.

— Сейчас укольчик сделаем, совсем не больно, как комарик укусит, — ворковал близнец-2, бочком приближаясь к Леснику. Тон и слова его резко контрастировали с глазами — холодными, змеиными.