Новая книга ужасов

Поскольку я был слишком занят, чтобы позвонить жене, повару или дворецкому и предупредить, что допоздна задержусь в офисе, то, когда вошел в столовую, стол был сервирован нашим фарфором и серебром. Посередине стояли цветы, и Маргарита – насколько я понял, она была в новом платье, – подняла на меня кроткий взгляд и промурлыкала что-то в знак приветствия. Едва находя в себе силы смотреть ей в глаза, я наклонился, чтобы ее поцеловать, как всегда делал, приходя домой. При этом я чувствовал боль, которую, как казалось мне раньше, не был способен вынести. Какая-то мерзкая часть меня отвечала на ее красоту старым супружеским приятием – хотя я холодел от отвращения, которое не мог сейчас демонстрировать. Я ненавидел Маргариту за ее предательство, ее красоту – за обманчивость, себя – за свою восприимчивость к тому, что, как я уже знал, было предательским и обманчивым. Неуклюже коснувшись губами уголка ее голубого глаза, я подумал, что она могла быть с Лессоном и в то время, когда детектив показывал мне фотографии, доказывающие ее падение. По моему телу пробежала непроизвольная дрожь, истоки которой, как ни странно, лежали в половом возбуждении. И мою невероятную боль усиливало чувство, что я сам слишком выпачкался во всем этом – будто слой иллюзий был снят, и под ним обнаружились чудовищные, слепые, ползающие слизни и личинки.

Услышав голоса, мистер Монкрифф, дворецкий, нанятый мной после внезапного решения графа Денби уйти от мирских сует и вступить в орден англиканских монахов, вошел к нам из кухни и остановился, ожидая указаний. Его вежливость и любезность создавали впечатление, что даже если он выживет при кораблекрушении и попадет на остров, населенный безграмотными дикарями, то ничуть не изменит своих манер. Маргарита сказала, что встревожилась, когда я не вернулся домой в привычное время.

– Все хорошо, – сказал я. – Хотя нет, нехорошо. Мне нездоровится. Очень нездоровится. На работе сейчас трудности.

Сказав это, я прошел вдоль стола к своему стулу и подал знак мистеру Монкриффу, что Правитель дикарей желает, чтобы ему принесли предобеденный мартини, после чего тут же начинали выносить то, что приготовил повар. Я занял место во главе стола, и мистер Монкрифф передвинул к краю букет цветов, стоявший по центру. Маргарита посмотрела на меня испытующим, озабоченным взглядом. Это было так фальшиво! Не в силах смотреть на нее, я поднял глаза на ряд венецианских пейзажей, висевших на стене, затем на сложный узор гипсовой лепнины над ними и наконец на люстру, подключенную к розетке посреди потолка. Я осознал, что теперь изменилось не только мое отношение к жене. Лепнина, светящаяся люстра и даже виды Венеции теперь отдавали холодной, самолюбивой бесчувственностью.

Маргарита заметила, что я выгляжу взволнованным.

– Нет, вовсе нет, – отозвался я.

Дворецкий поставил передо мной ледяной напиток, и я, схватив бокал, сразу выпил половину его содержимого.

– Да, я взволнован, ужасно взволнован, – проговорил я. – Проблемы на работе намного серьезнее, чем я говорил, – я допил мартини и теперь чувствовал лишь вкус глицерина. – Меня предали, и это не причиняло бы такую боль, не будь я так близок с человеком, который это сделал.

Я опустил глаза, чтобы оценить воздействие этого выпада на предателя, о котором говорил. Она тоже смотрела на меня, безупречно изображая типичную для жены заботу. На мгновение я даже усомнился в ее неверности, но затем воспоминание о фотографиях, лежащих в нижнем ящике моего стола, вновь вызвало в сознании вид копошащихся слизней и личинок.

– Меня выворачивает от гнева, – сказал я, – и гнев требует мести. Понимаешь?

Мистер Монкрифф появился в столовой с супницами и тарелками с нашим ужином. Мы с Маргаритой, как это было у нас принято, почтили явление вечерних блюд молчанием. А когда снова остались одни, она утвердительно кивнула.

– Спасибо, я ценю твое мнение, – сказал я. – Я хотел бы, чтобы ты помогла мне принять одно трудное решение.

Она поблагодарила меня.

– Послушай задачку, – начал я. – Как известно, месть лежит во власти Господа, поэтому месть, совершаемая кем-либо другим, часто расценивается как аморальный поступок. Но если месть совершает Господь, то смертный, который ее ищет, преклоняется перед ним, можно даже сказать, по-своему ему молится. Многие праведные христиане регулярно молятся о восстановлении справедливости, а что лежит за актом возмездия, как не стремление к справедливости? Господь говорит нам, что грешников ожидают вечные муки. А еще он показывает явную любовь к тем, кто не желает взваливать на него всю работу.

Маргарита выразила мнение, что справедливость и вправду является благом и что человек вроде меня всегда будет действовать во имя нее. Замолчав, она посмотрела на меня взглядом, какой прежде я посчитал бы исполненным нежной заботы. И хотя я еще ничего ей не сказал, она предположила, что Бенедиктом Арнольдом[100], должно быть, оказался один из моих младших партнеров, потому что никто иной не мог бы ранить меня так сильно. Так кто же из них предатель?