Она надавила на одну из оконных рам. Хотя влажная древесина раскрошилась от ее прикосновения, сугроб за окном был столь же надежен, как дверь сейфа. Мы перешли к следующему окну. В комнате стоял шум невысказанных мыслей, когда они заставят себя услышать – вопрос времени.
– Ты думаешь, что кто-то из здесь присутствующих причастен к смерти Бренда и Бориса, – сказал я.
Элли села на широкий подоконник и глубоко вздохнула. Она провела рукой по колючим волосам и потерла шею. Интересно, спала ли она прошлой ночью. Мне было интересно, чья дверь открывалась и закрывалась; укол ревности казался сумасшествием при таких обстоятельствах. Я понял вдруг, как сильно Элли напоминала мне Джейн, и я покачнулся под внезапным шквалом воспоминаний.
– Кто? – сказала она. – Рози? Хейден? Не будь идиотом.
– Но у тебя есть догадки, не так ли? – снова сказал я.
Она кивнула. Затем покачала головой. Пожала плечами.
– Я не знаю, черт, я не Шерлок Холмс. Просто странно, что Бренд и Борис… – она замолчала, избегая моих глаз.
– Я видел что-то снаружи, – сказал я, чтобы нарушить неловкое молчание. – Что-то в снегу. Не могу сказать, что. Тени. Мимолетные проблески. Все это я видел лишь краем глаза.
Элли смотрела на меня так долго, что я подумал: она умерла там, на подоконнике, став жертвой моего признания, еще один мертвец, которого нужно выкинуть на улицу и заморозить, пока не настала оттепель, чтобы мы смогли его хоронить.
– Ты видел то, что видела я, – сказала она в конце концов, обозначив доверие между нами. Это было хорошо, но и немного опасно. Такого рода доверие может отделить нас от остальных, не сознательно, но в мыслях. Работая и размышляя вместе, мы, возможно, отстранимся от них.
Мы перешли к следующему окну.
– Я знала, что что-то подобное есть, еще с тех пор, когда вы нашли Джека в его машине, – сказала Элли. – Он бы никогда просто не сидел и не ждал бы смерти. Он попытался бы выйти, чтобы попасть сюда, неважно, насколько это опасно. Он не стал бы смотреть на горящие свечи, прислушиваясь к ветру, чувствуя, как замерзают его глаза. Это просто не в его стиле – сдаваться.
– Но почему тогда? Почему он не вышел?
– Что-то ждало его снаружи автомобиля. Что-то, от чего он пытался держаться подальше, – она со стуком закрыла окно, глядя на снег, прижатый к стеклу. – Что-то, что заставило его скорее замерзнуть до смерти, чем встретиться с ним лицом к лицу.
Мы перешли к последнему окну, Элли, протянув руку, дотронулась до ржавой щеколды, когда раздался грохот. Где-то вдалеке разбилось стекло, слышались звуки ударов дерева о дерево, кто-то визжал.
Мы резко развернулись и выбежали из комнаты, слушая вопли. Два голоса, мужчины и женщины, женский голос звучал приглушенно. Где-то в особняке кто-то умирал.
Реакция на смерть иногда так же жестока, как и сама смерть. Шок набрасывает бережное онемение на чувства, но живот все еще крутит, кожу щиплет, как будто смерть смотрит на тебя. На секунду ты живешь смертью, и вскоре позорное облегчение охватывает тебя, когда ты понимаешь, что эта смерть – чужая.
С такими мыслями я вслед за Элли свернул за угол, в главный коридор поместья.
Хейден молотил в дверь библиотеки, впечатывая кулаки в дерево с силой, достаточной, чтобы поранить их до крови.
– Чарли! – кричал он снова и снова. – Чарли! – Дверь сотрясалась под его натиском, но не поддавалась. Слезы прочертили дорожки на его лице, тонкой струйкой спускаясь с подбородка на грудь. Деревянное полотно двери, старое и темное, высасывало кровь из его разбитых костяшек.
– Чарли!
Элли и я прибежали прямо перед Розали.
– Хейден! – вскрикнула она.
– Чарли! Там! Она вошла и заперла дверь, потом раздался грохот, и она кричала!
– Почему она?.. – начала Розали, но Элли заставила нас всех замолчать одним взмахом руки.
Тишина.
– Не кричите, – сказала она. Потом мы услышали и другие звуки через дверь, слабые и робкие, как будто переданные издалека по плохой телефонной линии. Звук был такой, словно кто-то что-то пережевывал, крошил кости и разрывал плоть. Я не мог поверить, что я это слышал, но в то же время я вспоминал тела Бориса и Бренда. Внезапно я перехотел открывать дверь. Я хотел бы забить на то, что держало нас в окружении, забить на последствия своих действий. Забыть Чарли, по-прежнему проверять окна и двери, плюнуть на все обязанности, какими бы они ни были.
– Чарли, – сказал я тихо. Она была женщиной миниатюрной, хрупкой, сильной, но чувствительной. Она однажды рассказала мне, сидя у подножия скалы, еще до снегопада, как она любила смотреть на море. Это давало ей чувство безопасности. Это давало ей почувствовать себя частью природы.
Она никогда никому не сделала больно.
– Чарли.
Хейден снова пнул дверь, а я добавил свой вес, плечом толкая старое жесткое дерево, сотрясаясь от боли при каждом ударе. Элли занялась тем же, и вскоре мы занимались этим по очереди. Между ударами все равно слышался шум – пожалуй, он стал даже громче – и наш штурм становился все более неистовым, чтобы перекрыть его.