Новая книга ужасов

К тому времени как мы добрались до Вальтера, он уже проиграл. Ужасы, за воскрешение которых он заплатил – неблагодарные твари, – нанесли ему сотни ран. Один глаз оказался выбит, а в груди зияла дыра.

Убийцы продолжали его терзать. Я отбил несколько конечностей ударом мушкета, но их было столько, что я знал: только вопрос времени, когда они кинутся на меня. Я обернулся к Скалу, намереваясь снова приказать ему остановить эту мерзость, но обнаружил, что тот убегает, прыгая между могил. Во внезапном приступе ярости я поднял мушкет и выстрелил. Преступник с воем повалился в траву. Я подошел к нему. Он был тяжело ранен и испытывал сильную боль, но я был не в настроении ему помогать. Он был за все это в ответе. Вольфрам мертв, Элиза все еще корчится на земле в окружении своих гниющих обожателей – во всем этом был виноват Скал. Я не испытывал к нему сочувствия.

– Что нужно, чтобы это все прекратилось? – спросили я. – Какие нужны слова?

Его зубы стучали, и было сложно разобрать, что он говорит. Наконец, я понял.

– Когда… взойдет… солнце…

– Ты не можешь остановить это иначе?

– Нет… нет… другого… способа…

С этими словами он умер. Можете себе представить глубину моего отчаяния. Я ничего не мог сделать. Не было способа добраться до Элизы так, чтобы не разделить судьбу Вальтера. И она бы в любом случае не ушла. До рассвета был как минимум час. Мне оставалось только одно: перелезть через ограду и ждать. Звуки приводили в ужас. В какой-то мере они оказались хуже зрелища. Должно быть, Элиза уже изнемогала, но все равно не останавливалась. Порой она вздыхала, порой рыдала, порой стонала. Позвольте мне уточнить: это были не отчаянные стоны женщины, осознавшей, что находится в объятиях мертвецов. То были стоны женщины, получавшей удовольствие, женщины, познавшей блаженство.

Лишь за несколько минут до рассвета звуки начали стихать. Только когда они прекратились совсем, я выглянул из-за ограды. Элиза исчезла. Ее любовники валялись на земле вокруг, изможденные, как, вероятно, свойственно только мертвым. Облака на востоке светлели. Думаю, воскрешенная плоть боится света, потому что трупы скрылись одновременно с последними звездами. Они закопались вглубь, прикрылись землей, которой некогда засыпали их гробы…

В последние минуты рассказа Геккель говорил почти шепотом, а теперь его голос смолк совсем. Мы сидели вокруг, не глядя друг на друга, каждый из нас был погружен в свои мысли. Если кто-то в комнате и предполагал, что Геккель выдумал свою историю, то его вид – бледность его кожи, слезы, время от времени наворачивавшиеся на глаза – успокоил эти сомнения, по крайней мере, на время.

Неизбежно, первым заговорил Парракер.

– Значит, ты убил человека. Я впечатлен.

Геккель поднял на него взгляд и сказал:

– Я еще не закончил свою историю.

– Боже… – пробормотал я. – Что там еще осталось?

– Если помните, я оставил свои книги и подарки, которые нес из Виттенберга для отца, в доме герра Вольфрама. Поэтому я вернулся. Я находился в чем-то вроде вызванного ужасом транса, мой разум едва мог осознать, что же я видел.

Добравшись до дома, я услышал чье-то пение. Пели очаровательным звенящим голосом. Я подошел к двери. Мои пожитки лежали на столе, там же, где я их оставил. В комнате никого не было. Молясь о том, чтобы меня не услышали, я вошел. Стоило мне взять книги по философии и подарок, как пение прекратилось.

Я отступил к двери, но, прежде чем я успел ступить за порог, появилась Элиза. На руках она несла ребенка. Без сомнений, ночные развлечения плохо отразились на внешности этой женщины. Все лицо, и руки, и округлая грудь, к которой присосался ребенок, были покрыты царапинами. Но невзирая на эти отметки, ее глаза лучились счастьем. В этот миг она была полностью довольна жизнью.

Я подумал, что, возможно, она не помнит, что с ней произошло. Может быть, некромант погрузил ее в подобие гипнотического сна – такие объяснения я придумывал, – и она все забыла при пробуждении.

– Вальтер… – начал я объяснять произошедшее.

– Да, я знаю. Он мертв, – она улыбнулась улыбкой, в которой были тепло и безмятежность майского утра, и добавила будничным тоном: – Но он всегда был добр ко мне. Из старых людей получаются лучшие мужья. Если вы не хотите детей.

Должно быть, мой взгляд переместился с ее сияющего лица на ребенка у соска, потому что Элиза заговорила снова:

– О, этот мальчик не от Вальтера.

Сказав так, она нежно отняла младенца от груди и тот посмотрел на меня. И я увидел его: идеальный сплав жизни и смерти. Розовое лицо ребенка лоснилось, руки и ноги распухли от материнского молока, но глазницы были глубоки как могила, а рот широк настолько, что зубы – и эти зубы не могли принадлежать младенцу – скалились в постоянной улыбке.

Видимо, мертвые дарили ей не только удовольствие.