Новая критика. Контексты и смыслы российской поп-музыки

Постконцептуализм, или новая искренность, — опыт использования «падших», омертвелых языков с любовью к ним, с чистым воодушевлением, как бы преодолевающим полосу отчуждения <…>: лирическое задание восстанавливается на антилирическом материале — отбросах идеологической кухни, блуждающих разговорных клише, элементах иностранной лексики[82].

Эллен Руттен, исследовательница русской постмодернистской литературы, отмечает, что феномен новой искренности сосредоточен вокруг вопроса: что наступает после постмодернистского релятивизма — если что-то вообще наступает[83]. По Руттен, основными факторами, повлиявшими на обращение российских интеллектуалов (креативных профессионалов) к новой искренности после распада СССР, были советская травма, сопряженная с провалившимся коммунистическим экспериментом, и болезненный переход к капиталистической экономике через шоковую терапию. Эти обстоятельства приводят к тому, что постсоветская коллективная память строится не только на запоминании, но и на забывании травматичных эпизодов советской истории[84].

На примере поворота писателя Владимира Сорокина от постмодернистских романов к «искренним» антиутопиям в 2000-е и 2010-е годы Руттен рассуждает о том, что в капиталистическом мире обращение к новой искренности диктуется не только желанием автора самого по себе отойти от постмодерна в сторону большей эмоциональности, но и социально-экономической мотивацией — такая стратегия может сознательно или интуитивно выбираться автором как приносящая популярность. Такие элементы постиндустриального капиталистического развития, как коммодификация, медиатизация, диджитализация и автоматизация повседневной жизни, приводят к «совершенно новой письменной культуре, <…> располагающей к искреннему высказыванию, осуществляемому как никогда напрямую в истории медиа»[85].

Если для позднесоветской эпохи новая искренность стала ответом на стагнацию политической системы, то, на наш взгляд, в нынешних условиях можно говорить о новой искренности как феномене, сопровождающем эпоху капиталистического реализма. Такой диагноз современности ставит Марк Фишер в одноименной книге, говоря о всепоглощающей способности капитализма превращать всякую критику в товар. Любое высказывание против системы может в любой момент стать популярным и утратить свой критический потенциал, стать очередным безликим кликбейтом или шаблоном в массовой культуре.

Российские музыканты (Слава КПСС, Монеточка, «Буерак», «Комсомольск» и другие) часто применяют в отношении себя термин «постирония». Однако его значение употребляется исполнителями в слишком разных контекстах: часто они используют слово «постирония» для описания в принципе любого нелинейного нарратива, сочетающего в себе несочетаемое.

«Когда постмодернизм усиливается или становится „поздним“, характерные для него ирреализм, антиреализм, пастиш и рефлексивность перестают служить примерами критики. Они больше не подрывают, не ниспровергают и не выводят из строя устаревшие предметно-изобразительные коды, вместо этого превращаясь в фундамент для новых, в полной мере функциональных предметно-изобразительных кодов», — пишет исследователь постмодернизма Ли Константину[86]. Таким же образом можно говорить и о вписанности постиронии в капиталистическую логику. С другой стороны, некоторые исследователи считают, что в постиронии, наоборот, присутствует искренний потенциал. Так, Лукас Хоффман пишет, что применительно к литературе постирония подразумевает «использование ироничных и сознательно экспериментальных средств для достижения искренних и сентиментальных целей»[87]. Часто серьезный посыл и гротескную форму, в которую он облечен, очень трудно отделить друг от друга (иногда — невозможно).