Новая методика обольщения

— Я тебе покажу женщину! — Эшли вырвала трубку из рук сына, вероломно перешедшего на вражескую сторону, пару раз с силой шлепнула его по маленькой попе и вылетела из комнаты.

Всю последующую неделю она держалась железно, однако втайне ежесекундно ждала звонка от Кевина, всей душой надеясь, что они как-нибудь замнут водевильную сцену в ресторане — или вместе над ней посмеются. Вспышка обиды, казавшейся в пятницу столь унизительной и непереносимой, угасла, собственнические замашки временно были отставлены в сторону и заперты на замок, а вот желание увидеть Кевина с каждым днем все больше не давало покоя. В конце концов, в одном он не врал: только ему удавалось доводить ее до наивысшей точки. Но Эшли скорее умерла бы, чем призналась вслух, что дожидается возвращения рыжеволосого исполина с той же терпеливой покорностью, с какой раньше закрывала глаза на его похождения.

Кевин, однако, не объявлялся, наказывая ее за безумную выходку глухим молчанием, а случайно столкнуться с ним в холле на первом этаже (для чего приходилось подолгу фланировать около лифтов с деловым видом) или на стоянке Эшли не удавалось. В этой ситуации ее более всего угнетало то соображение, что вынужденно взятый тайм-аут он прекрасно проводит с Тересой.

Правда, с Марком Кевин продолжал общаться — Эшли втихомолку радовалась этому не вызывающему сомнений обстоятельству, лучику света в окутавшем ее мглистом сумраке хандры. Раз Кевин не оставил без внимания мальчика, значит, заключение мира с его мамой маячит в самой ближайшей перспективе. Наверное… Скорей бы и черт с ней, с Тересой! От нее можно будет избавиться позже.

Накануне отъезда к бабушке их навестил Виктор, авансом вручивший сыну (в счет будущего праздника) диск с новой «стрелялкой». Он тут же многословно и нудно начал объяснять все возможности этой игры, пока, наконец Марк не перебил его:

— Папа, скажи, в какой день года ты говоришь меньше всего?

Виктор выпятил нижнюю губу и задумался.

— Не знаю… Может, двадцать девятого февраля?

— Нет, двадцать второго декабря — это самый короткий день в году.

— Папа и двадцать второго декабря всех переговорит, — язвительно заметила Эшли, — активно чесать языком — его работа.

Разумеется, она моментально установила, откуда приплыл очередной, курьезный вопросик. А ее беспомощное ехидство спровоцировала горечь очевидного факта: она все еще не допущена в клуб блаженных сердец, куда входят ее сын и неверный возлюбленный. Марк внимательно на нее посмотрел, но ничего не сказал.

Вечер двадцать пятого Эшли проводила на кухне в родительском доме. Самозабвенно вбирая в себя аромат дымящейся индейки (уже выложенной на блюдо и украшенной листиками салата), она раскладывала консервированные вишенки на зыбко-нежном, низкокалорийном торте (все же за фигурой надо следить!) и вполуха слушала мать, монотонно повествующую о собственных проблемах со здоровьем, и аналогичных проблемах своих приятельниц. За стеной Марк, дожидающийся полуночи и вожделенных подарков, общался с дедушкой, смотрел вполглаза телевизор и, судя по характерному пиликанью, гонял очередную игру на дисплее своего телефона.

Около девяти он с топаньем влетел на кухню и, хихикая, протянул трубку Эшли:

— Мама, поговори.

— С кем? — строго спросила Эшли, поджимая губы и обтирая пальцы полотенцем. По большому счету, ответ был ей известен — не мог же Кевин, как последний негодяй, проигнорировать ее в такой день. Марк снова хихикнул, впихнул телефон ей в руки и унесся прочь, рискуя наступить на вечно развязанные шнурки собственных кроссовок. Пару секунд Эшли — словно актриса, мобилизующая все внутренние силы к моменту поднятия занавеса, — настраивалась на беседу, которая теоретически могла раскрутиться в любом направлении.

— Я слушаю.

— Оладушек, — певуче произнесла трубка, — хоть сегодня, ты не будешь ерепениться? Предлагаю пойти на мировую.

Она уже неделю, как была готова не ерепениться и пойти на мировую. Кевин мог бы позвонить и пораньше. Только кто из них сейчас должен извиниться первым: он за свою вопиющую любвеобильность или она за швыряние в воду солидных людей в верхней одежде? Видимо, проще всего помиловать друг друга, а чересчур эмоциональные взаимные высказывания попросту сократить, как дроби. Эшли присела на табурет:

— Ты не захлебнулся в фонтанчике?

— Нет, меня трудно добить, я живучий… Хотя, должен признать, взбесился я здорово, готов был за волосы тебя оттаскать. Потому и выдержал недельную паузу. Да… Видела бы ты, как я вылезал из воды — куда там мистеру Дарси из этого знаменитого сериала… как его…

— «Гордость и предубеждение».

— Точно… Вот уж не думал, что ты способна с такой силой взвиться. Но теперь я остыл и признаю: ты имела полное право на… всплеск. И отдельное спасибо, за телефон — не по-женски благородный поступок… Эшли, я сделал соответствующие выводы за эти семь дней. Ты нужна мне. Персонально ты. А про всех остальных предлагаю забыть — считай, их больше нет. Веришь?