Новая реальность (СИ)

Наконец, память Андрея добралась до дня отправления. Никто не приехал его проводить. Он стоял один, с маленьким туристическим чемоданом, с которым привык ездить в Европу или Юго-Восточную Азию, и, собирая который много раз, никак не думал, что будет однажды держать в руках билет со странным, будто взятым из сто лет как минувшего прошлого, словом «ЭВАКУАЦИЯ», выбитым огромными черными буквами поперек выцветшей желтой бумаги.

Уже тогда привычная общительность его оставила. Он глядел на телефон и все ждал, что позвонят друзья или хотя бы Лена. Но никто не звонил, а над платформой разносился голос диктора: «Всем отбывающим с пятого пути сдать мобильные телефоны и средства личной связи. При обнаружении не сданных средств связи будет осуществляться высадка с поезда без дальнейшей транспортировки!» Андрей не помнил, сколько лет не расставался с телефоном. Дома он сел было переписать номера на бумагу, но забросил это дело через полторы сотни имен. Да и не верилось, что телефоны отберут навсегда. Андрей крутил головой, пытаясь увидеть друзей, обещавших его проводить, или хотя бы Лену. Но никто не пришел. Никто не звонил. Может, именно в этот момент оглушительного, из ниоткуда взявшегося одиночества и пропал старый Андрей?.. Нынешний присмотрелся к нему повнимательней, но признаков умирания не увидел. Нет, наверное, это случилось еще раньше.

Андрей отходит дальше, на несколько дней назад, в тот вечер, когда Лена узнает, что он окончательно и бесповоротно решил ехать.

— Что ж, — говорит она, — раз ты предпочитаешь обставить это таким образом, значит, так тому и быть!

— Что обставить? — переспрашивает прежний Андрей.

— Свое бегство от ответственности! Вчера мы строили планы, у нас было будущее, а сегодня ты говоришь мне «оревуар». Ну что ж, очень по-европейски! — в руках ее сверкает большая металлическая зажигалка, она щелкает крышкой, выпускает пламя, сигарета начинает тлеть в ее губах. Она почти не затягивается, дымит просто для вида, для позы.

— Надеюсь, ты образумишься и приедешь вслед за мной.

— Образумлюсь? Ты купился на дешевую пропаганду и тащишься в неизвест­ность, а мне говоришь о разуме! Андрюша, ау!

Она касается его лба, и он чувствует, что ее ладонь ледяная.

— Ого, да ты горишь!

— Страшно.

— Не езди. У нас прекрасная жизнь, у нас карьера! Какая эвакуация, о чем ты?! Нигде в России не может быть безопаснее, чем в Москве. Тут и правительство, и президент. Что с нами случится?

Андрей опускает глаза. Может, в этот вечер и произошло его примирение с неизбежным?..

По редакции пронесся дребезжащий звонок. Шесть часов. Заснеженные улицы давно и плотно стянул мрак. Сотрудники потянулись к выходу. Андрей просидел еще некоторое время, силясь отнестись еще раньше в прошлое: в день, когда он получил предложение об эвакуации, или когда впервые услышал о том, что несколько тысяч человек будут вывезены из Москвы ввиду приближающейся угрозы, или даже в день, когда он впервые услыхал об угрозе именно как об Угрозе, а не как о наборе событий, происходящих в мире.

«Обдумаю это дома», — решил он, но дома память уже не захотела служить ему. Андрей уснул, едва прилег на кровать, и ему ничего не снилось. Он проснулся с головной болью, как будто накануне много выпил, и о погружении в воспоминания не могло быть и речи — дожить бы до вечера. Боль мучила его весь день, немного отступив к обеду. Он попытался снова вернуться в прошлое, но, словно поджидавший его на неверной дорожке часовой, боль тут же нагрянула с новой силой, стоило ему начать представлять очертания Москвы, ее улицы, офисы, бурлящую ночную жизнь…

Он кое-как закончил работу лишь к самому времени вечернего звонка, после чего немедленно отправился домой спать — лишь во сне боль оставила его в покое. На следующий день была только среда, а у него уже не было сил не то что вспоминать, но даже думать. Только нежелание видеть раздраженное птичье лицо редактора заставило его остаться на месте и не попросить отгул. Взяв себя в руки и выпив три таблетки, он дописал свои стандартные три материала, на полчаса задержав завтрашний номер.

Андрей подумал было, что остроносый редактор придет делать ему выговор, но редактор так и не появился, и в шесть сорок вечера Андрей вышел из здания — последним. Только сейчас, промучив два дня, боль полностью отпустила его. На свежем воздухе стало гораздо лучше. Откуда ни возьмись возникло желание курить. Андрей отправился в магазинчик на углу. Оказалось, что ассортимент сигарет невелик. Он взял «Северные», о которых прежде никогда не слыхивал: после первой затяжки показалось, что он курит сухую траву с привкусом табака. На улице разбушевалась метель, и он не стал докуривать, а вернулся в свою комнату.