Новая весна

— И мы сделали это — Саламан и я — прямо на полу в виноградной комнате. Мы катались по лозам бархатистых ягод. Он не сказал ни слова. Ни до, ни во время, ни после. В те дни он никогда не был особо разговорчивым. Это был единственный раз, когда я имела с ним дело. Потом у него появилась Вейавала, а я каким-то образом оказалась со Стэйпом. Если бы я знала, что Саламан когда-нибудь станет королем… но как я могла знать, если у нас не было королей, да и само это слово ничего для нас не значило…

— Мать Болдиринфа, — более нетерпеливо повторил Фа-Кимнибол.

Он боялся, что старушка начнет вспоминать всю свою жизнь, все сношения за последние пятьдесят лет. Но она оставила свои воспоминания и включила в работу свой разум. Она слегка коснулась его своим органом осязания. Она делала знаки Пятерки, бормотала какие-то слова, брала в руки талисманы, приносила в комнату изображения богов и открывала им душу Фа-Кимнибола. Они казались ему живыми и такими реальными, что он узнавал каждого из них с первого взгляда, хотя у них не было форм, а только аура. Они были яркими облаками света, окружавшими его в темноте. Это была любящая Муери, и безжалостный Доинно, обеспечивавшая всем Эмакис, и Фринт, и Джиссо, которые должны были его защитить. В святилище Болдиринфы он потянулся к ним и нашел их — Божественную Пятерку, которая правила миром — и окутал свою душу оберегающим теплом их присутствия. Это было самое глубокое причастие, которое он когда-либо испытывал, — или так ему казалось в тот момент. Его охватило великое удовлетворение, глубокий и постоянный покой.

Он чувствовал, что готов к отъезду. С ним были боги, его боги, которых он знал и любил. Они направят и укроют его во время путешествия на север.

Фа-Кимнибол считал бессмысленными новые направления в теологии, которые появились среди представителей Нации. Среди них были те, кто поклонялся людям — кто верил, что люди еще более высшие боги, чем Пятерка. Другие опускались на колени перед бенгским богом Накабой, утверждая, что он по положению доминирует над Пятеркой и является Посредником, который может переговорить насчет Нации с людьми.

И еще были те — в основном университетские, из команды Креша, — которые говорили о существовании бога, который превосходил всех остальных: и людей, и Накабу, и Пятерку. Его звали Шетой. БогСоздатель. О нем ничего не было известно, но они говорили, что и не будет, потому что он полностью непознаваем.

Фа-Кимнибол не понимал к чему такое изобилие богов. Ему казалось, что вполне достаточно Пятерки. Однако ему ближе было желание молиться тех других, чем позиция меньшинства, подобного его невыносимой племяннице Нилли Аруилане, которая, похоже, вообще не верила ни в каких богов. Какое мрачное существование — безбожно бродить под недружелюбным небом! Как могут они это выносить? Неужели мысль о том, что у тебя нет защитников, не парализует от страха? Фа-Кимниболу это казалось сумасшествием. В конце концов, Нилли Аруилану можно было оправдать. Все понимали, что джики сделали с ее разумом что-то несусветное.

Он медленно вышел из транса и обнаружил, что сидит, тяжело навалившись на грубый дубовый стол Болдиринфы, которая бродила вокруг, убирая обратно в шкаф богов. Похоже, она была довольна собой. Она, должно быть, понимала напряжение причастия, которое создала для него.

Он молча ее обнял. Его сердце переполнялось любовью к ней. Постепенно сила причастия стала спадать, и он был готов к отправлению.

— Будь осторожен с королем Саламаном, — сказала Болдиринфа, когда Фа-Кимнибол уже приготовился покинуть ее комнату. — Саламан — человек очень умный.

— Я это знаю, мать Болдиринфа.

— Гораздо умнее тебя.

Я не настолько глуп, как все считают, — улыбнулся Фа-Кимнибол.

— Но он все равно умнее тебя. Саламан так же умен, как Креш. Поверь мне. Смотри за ним в оба. Он может как-нибудь обвести тебя вокруг пальца.

— Я понимаю Саламана. Мы понимаем друг друга.

— Мне говорили, что он с возрастом стал сумасбродом и опасным. Он был так долго наделен властью, что сошел от этого с ума.

— Нет, — возразил Фа-Кимнибол. — Опасным — да. Сумасбродным — возможно. Но не сумасшедшим. За долгое время, проведенное в Джиссо, я хорошо узнал Саламана. Можете говорить, что угодно, но он нормальный.

— Однажды я с ним спаривалась, — сказала Болдиринфа. — Я знаю о нем то, чего тебе никогда узнать не удастся. Прошло пятьдесят лет, но это до сих пор в моей памяти. Такой тихий мальчик, но в нем был такой огонь. И вот теперь он вырвался наружу. Будь осторожен, Фа-Кимнибол.

— Благодарю, мать Болдиринфа.

Он опустился на колено и поцеловал ее кушак.

— Будь осторожен, — повторила она.

* * *

Когда, покинув монастырь жрицы, Фа-Кимнибол спускался по лестнице, он столкнулся с Нилли Аруиланой, которая поднималась ему навстречу по крутой выложенной камнем Минбейн-Уэй. День был ярким и золотым с ароматным ветром, дувшим с запада, где на холмах над заливом цвели рощи желтолистых деревьев. Нилли Аруилана несла поднос с едой и кувшином пряного вина для Кандалимона.