Новая встреча. Неизданные беседы

Он говорит: «Воскреснет лишь то, что необходимо для действенности естества».

И что это значит?

Неясно. Может быть, Честертон, который воссоздал портрет святого Фомы Аквинского…

Честертон писал, что для того, чтобы понять святого Франциска Ассизского, достаточно очерка, наброска, но чтобы понять святого Фому Аквинского, необходима подробная карта. Такая карта, наверное, помогла бы нам сейчас. Да, чтобы понять святого Фому Аквинского, не обойдешься наброском — речь должна идти о карте.

Но если говорить о портрете святого Фомы Аквинского, который воссоздан Честертоном, то вы признавали, что это — великолепный портрет.

Конечно, великолепный, но Честертон, кажется, не касался прочитанного вами фрагмента; думаю, что он поставил бы Честертона в тупик. Нет, Честертон, конечно, попытался бы придумать хитроумнейшее разъяснение; еще более хитроумное, чем сам поясняемый текст, столь хитроумное, чтобы мы с ним согласились… Не думаю, что данный фрагмент поддается объяснению; а вы уверены, что он действительно помещен в нашу книгу?

Да, он там действительно есть.

Нет сомнения: мы поместили его в книгу как музейную редкость, как забаву, диковину, чтобы… нет, не для того, чтобы досадить читателю, а чтобы его заинтересовать, расшевелить.

Комментатор книги Честертона о святом Фоме Аквинском говорит, что ее герой ждал семь столетий именно этой книги Честертона.

То есть он хочет сказать, что эта книга — более приемлема для читателя… чем «Сумма теологии», так? Охотно соглашаюсь. (Смеется.)

А вот слова Хаксли.

Что же, послушаем…

Он говорит, что в конце жизни святой Фома Аквинский почувствовал: все, что он написал… я цитирую: «Все, что он написал, показалось ему пустословием», слишком грубым, материальным, вряд ли позволяющим проникнуть в суть явлений. Вероятно, он достиг состояния созерцателя.

Что же, пусть он достиг такого состояния, но это нам не помогает объяснить его, скажем так, черновики.

Хотя прояснить текст Фомы Аквинского невозможно, но вас всегда интересовала проблема воскресения плоти.

Несомненно, но только я представляю воскресение плоти менее живописно, чем Ориген: он полагал, что люди воскреснут в форме сферы… и ничего не сказал о размерах сферы. Не знаю, будут ли они все одинаковые. Для меня очевидно: Ориген играл словами — то, что сфера будет совершенной формы, не означает, что ее будет приятней созерцать, чем колонну либо конную статую Коллеони[59] или Гаттамелаты[60]. Сфера совершенна с иной точки зрения: все точки на ее поверхности равно удалены от центра; но эстетически она не совершенней других форм. Если бы какой- либо скульптор решил создавать только сферы, шары, вряд ли бы он добился успеха у зрителей. Подобное случилось и с кубистами: теория, что любую форму можно свести к кубу, весьма и весьма странна. Не понимаю, почему они выбрали именно куб, а не пирамиду, допустим, или конус, или цилиндр. Надо бы изучить теорию кубизма, если таковая существует; впрочем, мы все равно вряд ли сможем что-либо понять, особенно если захотим понять, почему предпочтение было отдано именно кубу.

Ну что же, Борхес, пусть это послужит нам утешением за поражение, которое мы потерпели при по- пытке прокомментировать текст святого Фомы Аквинского.

Нет, тот, кто потерпел неудачу, так это сам святой Фома (оба смеются); он — святой, а мы — нет. Мы — не святые, и мы не потерпели поражения.

Да, мы не потерпели поражения.

Сама идея: объяснить текст Фомы Аквинского — была обречена на неудачу.

В вашей «Книге Небес и Ада» есть еще один небольшой и любопытный текст…

Ну что же, будем надеяться, что он менее…

Что он более ясный, более конкретный…

Что он менее туманный, менее загадочный, чем текст Фомы Аквинского.