Новая Земля

- Отощавший, что ли, какой-то? Все думал, поди, день и ночь напролет, а мысль, Ваня, что пиявка: сосет кровушку из сердца. Кто не думает - толстый, что боров, вон, как Васька, - махнула она головой на большого поросенка, увлеченно поедавшего картофельное варево.

- Душу, Ольга, мысль не съест, - ответил старик, присаживаясь рядом с женой на другое перевернутое ведро. - А тело наше, кости да мякоть дряхлые, чего уж жалеть: помрем - все одно сгниет. А душа, кто знает, может, и улетит куда.

- Вот-вот, от людей ты уже улетел на свою гору, теперь и душой норовишь от нас сигануть? - лукаво улыбалась Ольга Федоровна.

- От людей, Ольга, никуда не улизнешь, как не исхитряйся, - говорил старик и тайком любовался женой: старая она, морщинистая и сухая, а все любима им. В радость ему видеть ее. - Толку-то, что ушел я от людей на гору, все равно надо спускаться, хотя бы даже за водой или продуктами.

- Вот и ладненько, - ласково улыбалась Ольга Федоровна, гладя руку старика, - и спускайся, Ваня, навсегда в Новопашенный: зачем шалоболиться? Все равно все пути ведут к людям.

- Нет, Олюшка, - накрыл Иван Степанович своей ладонью руку жены, - не хочу к людям: плохо мнерядом с ними. Издали, понимаешь ли, спокойнее и мне, и всем.

Промолчала жена на твердые слова мужа, знала: сказал Иван Степанович так тому и бывать. Вспомнилось ей, как навсегда уходил он из дома на гору, и ласково подумала о муже: "Спасибо, Господи, что дал Ты мне его. - И взгрустнулось Ольге Федоровне: - Как порой несправедливы, жестоки друг к другу бывают люди! Нехорошо когда-то обошлись с Иваномодносельчане. А что он хотел? Только одного - чтобы хорошо всем жилось в Новопашенном. Пошел к людям с правдой, а они ему ответили злом".

История была такая: видел Иван Степанович, что плохо живет колхоз, воруют с ферм, с полей и пасек новопашенцы все, до чего слабый догляд. По осени пшеницы и овощей гектарами хоронил снег. Механизаторы пьянствовали, ломали технику, потом в простоях все тоже было - пьяство. На собраниях Сухотин, работавший кладовщиком, ругал земляков, председателю Коростылину в глаза говорил:

- Не хозяин ты, Алексей Федорович: только о своем личном дворе заботишься, все в него тащишь...

Мрачно отмалчивался Алексей Федорович.

Сухотин жаловался в письмах районному начальству: спасите, мол, гибнут люди, мучается скот, оскудевают поля.

Из района на каждую жалобу Ивана Степановича приезжал проверяющий, составлял справку, и нередко из нее выходило - оговаривает председателя и односельчан. Над ним посмеивались, покручивали возле виска пальцем.

Но упрям был старик и однажды сказал себе: "Будя, ребята! Вы перемрете, спившись и обожравшись, но после нас детям и внукам нашим жить. Ради них остановлю вас или - погублю.

Он уехал в Иркутск и всеми правдами и неправдами попал к большому, лобастому начальнику, рассказал ему о новопашенских бедах и печалях.

- Помогай, уважаемый, - сказал ему Сухотин. - Прекрати своей державной рукой разор и развор...

- Прекратим, старина, безобразия, - ответил ему начальник, зеркально сверкнув большим белыи лбом. На прощание крепко пожал своей мягкой, но сильной рукой смуглую, маленькую, но твердую, как кость, руку Сухотина.

Иван Степанович вернулся в Новопашенный довольным, его душа светилась надеждой и верой - придет разумное и доброе в новопашенскую долину, заживут люди здравым умом и добрым сердцем.

- Только хорошенько встряхнули бы! - говорил он жене.

Большой иркутский начальник отписал сухотинское заявление в район, требуя разобраться и наказать виновных. Из района приехали проверяющие. Алексей Федорович натопил для них баню, организовал богатый стол.

Через неделю в районной газете появилась статья, которая рассказывала, что в Новопашенном завелся кляузник по фамилии Сухотин и мучает людей; колхозники трудятся в поте лица, а он строчит во все инстанции жалобы. Сам Коростылин завез Ивану Степановичу газету домой, дождался, пока тот дочитает, а потом мирно и даже дружелюбно спросил:

- Ну, теперь, Степаныч, понял ли, что людям виднее, как жить и сколько пить? Не обижайся, старина, живи, как знаешь, но другим не мешай. Бывай!

Ушел Федор Алексеевич, а старик крепко зажмурился, будто света белого не хотел видеть, медленно по стене осел на корточки. Утром шел по Новопашенному, а люди указывали на него пальцами, с улыбками отвечали на его приветствия.

Вечером Иван Степанович сказал Ольге Федоровне:

- Вот что, Ольга, собирай, родная, вещички - пойдем искать угол милее. Свет большой. Не смогу я жить в Новопашенном: не люб я людям и мне они постылы. Собирайся!

- Ой, Ваня! - повалилась на стул Ольга Федоровна. - Как же так? Куда же?

- А куда глаза глядят! Хоть к Николаю в Иркутск.

- Хозяйство как же? Куры? Свинья? Да и дом как бросишь? Зачем ехать сломя голову? Вросли мы сердцем в Новопашенный, здесь наши родители похоронены... От тоски засохнем! Нет, Ваня, надо перетерпеть людскую злобу. Все поправится...

- Нет! - крикнул старик. - Не поправится! Некому, стало быть, поправлять. Не могу я с ними рядом жить. Не могу! Прости, Олюшка, пошел я.