Новая Земля

Иван Степанович вышел на крыльцо - ласково посмотрело в его глаза солнце. День задавался теплый и влажный. Как над парным молоком, вилась над молодым, но уже по-настоящему зимним снегом дымка дневной оттепели. Сияли и сверкали новопашенские улицы влажным снегом. Его с напряжением держали на своих ветвях, как на плечах, ели и сосны, но вспархивал на ветку снегирь или воробей - снег падал на землю тяжелым комом. Старик жмурилась, улыбался солнцу и снегу. Но увидел покосившиеся, почерневшие заборы, - отвернулся. Понимал старик - от скота загораживал человек огороды, однако как ни урезонивал себя - в сердце стало неуютно: казалось ему, что односельчане нарушили красоту, как-то грубо вклинились в природный строй.

- Маленькую, аккуратную огорожу смастерили бы - и хватит, - ворчливо разговаривал старик сам с собой, протискиваясь через узкий проход в сарай. Так нет же - из горбыля метра в полтора-два наворотят! Где тут корове пройти? Самолет, пролетая над Новопашенным, зацепится. Почернел забор тюрьма тюрьмой, и выглядывает из-за него или подсматривает в щелку осторожный хозяин вот с такой собакой: что в мире делается? Тьфу!

И старик так рассердился на своих, как ему представлялось, скрывающихся за заборами односельчан, что, взявшись было налаживать сани, бросил, откинул молоток и сел на пустую бочку. Заболела ушибленная голова.

- Все кругом не так, все не этак, - горько прошептал он и вспомнил о сыне. - И с ним не такда не этак. Глупо живет! - произнес он отчаянные слова и склонил седую голову.

Вспомнил о поездке к сыну год или полтора назад, после которой решил, что Николай живет неправильно.

Тогда старик не хотел ехать - боялся, что сорвется и в открытую осудит сына за дурную, как ему представлялось, жизнь, за ложный в ней путь. Но Николай однажды забрался к отцу на гору и сказал себе: "Ни шагу отсюда, пока не увезу это упрямца и не покажу ему, как следует жить. Эх, стыдоба - сын должен учить отца!" И за два сыновнего наступления несговорчивая душа старика устала и уступила:

- Черт с тобой, - вези!

Повез Николай отца в Иркутск на "Москвиче". Старикраза два за свою жизнь сиживал в легковом автомобиле и потому долго не мог удобно усесться на заднем кожаном сиденье: то ему мнилось, что глубоко утопает или низко сползает по салисто-гладкому сиденью - цепко брался за кожу, но ослаблял руки - не порвать бы такую нежную и, казалось, тонкую кожу; то у него вдруг начинало покалывать в копчике или ломило в суставах ног. Он шевелился и кряхтел и в двухчасовой поездке устал, будто тяжело отработал день. Сын сосредоточенно смотрел на уносившуюся за спину дорогу и уверенно-щеголевато рулил: то на большой скорости выходил на поворот, то впритирку объезжал переднюю машину, то разгонялся на прямой и в этот момент закуривал или обращался к отцу. Поведение сына, его широкий затылок, маленькие, прижатые к вискам уши безмолвно говорили старику: "Смотри, смотри, вот какой я, Николай Иванович Сухотин, молодец - сильный, умный, ловкий, удачливый. Подумай, достоин ли ты быть моим отцом?"

Иван Степанович хмурился и, если нечаянно наталкивался взглядом на затылок сына, отворачивался к окну.

В молчании приехали в город. Не любил старик города: вердое все кругом, а земля, мягкая, пахучая, родящая, живая, - где она? Куда и зачем ты ее спрятал, человек? - про себя ворчал Иван Степанович, но никогда не говорил о городе плохо вслух: считал, что не совсем прав, что правда где-то на дне лежит, до которого он еще не добрался, не дотянулся ни глазом,ни рукой, ни сердцем.

Но более всего Иван Степанович не любил городские дома: высотой, раскраской кичатся друг перед другом, а нет чтобы маленький дом каждому человеку, чтобы хозяином он в нем был, - полагалстарик. А тут что же? Живут люди в стене с дырами - ну, окнами, какая разница, все равно на дыры похожи! - по головам друг у друга ходят, не квартиры, а камеры - сами люди себя заключили. Хозяев сто, а толкового ни одного: грязно во дворе, мусорно в подъезде. Прошмыгнул человек по этой грязи в свою камеру и сидит, как зверек, выглядывает: кто бы убрал мусор, подмел, помыл.

Подъехал "Москвич" к пятиэтажке - поморщился старик и с великой неохотой вылез из машины, уже хотел было заворчать на сына от досады: "Зачем приволок меня в такую даль? Этого пятиэтажного урода смотреть? Видывал и похлеще за свою жизнь". Но весело, приподнято сказал сын:

- Вот, батя, здесь я живу. Ты у меня еще ни разу не был, - никогда-то тебя не затянешь... Как дом? Бравый?

Сын стоял подбоченясь, покачивался и весело-задиристо смотрел на отца.

- Угу, - отозвался Иван Степанович, за что-то жалея сына, но и досадуя на него. - Веди в квартиру, что ли: не на улице же нам торчать, - грубовато добавил он. Но тут же устыдился и - чтобы спрятать от сына свои глаза - стал стряхивать с пиджака пылинки.

В дверях на пятом этаже встретила Ивана Степановича Людмила, жена Николая, которую старик знавал подростком - она была новопашенской, соседской дочкой, но уже лет десять не появлялась в родных краях.