Новая Земля

Натанцевавшись, мокрый от пота и красный, дедушка присел на лавку рядом с дядей Колей, который почему-то не веселился. Они стали о чем-то говорить, сначала спокойно и тихо, а потом - громко и раздраженно. Дедушка иногда низко наклонял голову и весь напрягался - казалось, хотел рывком перепрыгнуть через стол.

- Обидел ты меня, отец, - донеслось до меня сказанное дядей Колей. Впрочем - хорош! Давай выпьем...

- Колька! Змей! - вдруг крикнул дедушка. Танцы приостановились. Никаких, слышишь, завешшаньев я не писал. Понял?! Да и завешшать мне нечего. Дом да старуху? Помрем - забери его. Одно, Николай, у меня богатство старуха.

- А, старуха. Я так сразу и подумал, - с оттенком насмешливости сказал сын. - В этом месяце Анне кто отправил двести рублей? - сказал он, притворяясь равнодушным, и стал рассматривать своиладони.

- Молчи, гад! - Дедушка страшно побледнел и, ссутуленный, напряженный, словно на его плечах находился тяжелый мешок, привстал. - У Аннушки - пять ртов, а у тебя - одна девчонка...

Дедушка стал хватать почерневшим ртом воздух, пытаясь что-то сказать. Его глаза помутнели и выкатились, - казалось, что его душат, а он пытается высвободиться, прилагая невероятные усилия.Мы, дети, забилисьзакомоди со страхом наблюдали происходящее. Смельчак Миха под общий шум опрокинул в рот рюмку вина, щеголяя перед нами.

- Колька, довел! - сердито сказала бабушка. - Ты же знаешь, отец перенес контузию на войне... ему нельзя волноваться...

Дедушка упал на пол и стал беспорядочно размахивать руками.

- Вон из моего дома! - Бабушка с шумом раскрыла дверь и указала сыну на выход. Мама пыталась ее успокоить. Папка пригласил дядю Колю на улицу покурить.

- Мать, напрасно ты так. Что я ему сказал такого? - говорил дядя Коля, смущенный и растерянный. Вышел с папкой на улицу.

Женщины успокаивали заплакавшую бабушку. Мужчины уложили дедушку на диван; через несколько минут он пришел в себя, но его рот вело, и желваки вздрагивали под бледными щеками. Он рассеянно, но и сурово посматривал на людей, пощипывая свою жидкую бородку, почему-то не казавшуюся мне теперь смешной.

Папка пришел с улицы, присел на краешек дивана:

- Как, батя, полегчало?

- Полегчало, - прохрипел дедушка.

Помолчали. Я случайно оказался за комодом; ни дедушка, ни отец меня не видели.

- Поганистый он мужик, этот Колька, - сказал папка.

- Ты вот чего, Саня, других не очень-то осуждай. У него своя жизнь, у тебя - своя. Разберись-ка в ней получше. Вот дело будет! Чего чудить начал? С жиру бесишься, что ли?

- Запутался я, отец, - вздохнул папка, закуривая. - Лучше не спрашивай.

- Как же "не спрашивай"? Мне Аннушку, дочку, жалко. Сердце-то, поди, ноет, моя ведь кровинушка.

- Уехать мне на Север, что ли, батя? Буду высылать деньги. Хоть не будут мучиться со мной...

- Это еще зачем? Ты - голова семьи. Го-ло-ва! Представь себе, к примеру, коня или человека без головы, без мозгов. Ходят они по улицам и тыкаются туда да сюда. Вот так и семья без мужика - бестолковость одна, дурость и нелепость. Ты, мужик, - голова, они - дети, жена - твое туловище, ноги, руки. Понял?

- Понять-то понял, да только не гожусь я уже для семьи, батя. Падший я ...

Дедушка резко привстал на оба локтя и угрожающе зашипел:

- Цыц, сукин сын! И чтобы не слышал таких речей. Будь мужиком, а не бабой, так твою перетак! Без семьи, голубок, ты совсем пропадешь, быстро опалишь крылышки. Поверь мне, старому: ведь тоже когда-то малость чудил, брыкался. Вот и учу тебя: не отрывайся от семьи. В ней твоя сила и опора. Мир - вроде как холодный океан, а семья - теплый островок, на котором и согреться можно, и от бурь укрыться. Не разрушай, Саня, свой островок, потом согреться будет негде. Понял, чудило?

Папка грустно улыбнулся:

- Понял, батя.

Радостно, легко у меня стало на сердце. "Неужели у нас все хорошо пойдет?"

В полночь я, Миха, Настя, Лена и Люся потихоньку от взрослых в баню гадать пошли. В парилке было очень тепло, осенне пахло сырыми березовыми вениками, в голове чуть кружилось. Мы зажгли свечку, забрались на сыроватый полок и начали гадать. На воткнутую в доску иголку ставили половинку скорлупки кедрового орешка и поджигали ее. Кто-нибудь, чья наступала очередь, загадывал имя любимого человека. Подожженная скорлупка начинала крутиться, и по ее движениям нам было вид, как его любит загаданный им человек. Если скорлупка крутилась сильно, искристо, - его любят сильно, если слабо крутилась... что ж, гадай, если хочешь, на кого-нибудь другого: может, он тебя любит.

Пожребиюпервойвыпало гадать Насте. Она, словно чего-то испугавшись, отпрянула в

темный угол и замерла; покусывала ногти. Потом крепко сцепила пальцы, прикусила губу и с каким-то страхом и в то же время с надеждой смотрела на свою скорлупку. Миха зажег спичку - Настя неожиданно вздрогнула и сжалась. "Нет-нет, не надо, - умоляли ее глаза, - я не хочу знать правду, которую вы мне и себе хотите открыть. Погасите спичку! Нет-нет! Зажигайте же скорлупку. Почему медлите? Нет-нет, не надо!"