Новая земля (Новь)

"И у меня мыслей было много, и онѣ вели во мнѣ ожесточенную борьбу, я отвѣчалъ:

"Красота была, какъ утренняя заря". И, сказавъ это, я шепнулъ: "Любовь была мила, какъ маленькая звѣздочка въ моей душѣ".

"И когда я почувствовалъ глазъ Іеговы на себѣ, и глазъ Іеговы читалъ въ моихъ мысляхъ. И опять, въ третій разъ Іегова спросилъ.

"Избралъ ли ты?"

"А когда онъ въ третій разъ сказалъ: "Избралъ ли ты?" мои глаза широко раскрылись отъ ужаса, да, и у меня больше не было силъ. А такъ какъ онъ въ послѣдній разъ спросилъ: "Избралъ ли ты?" я снова подумалъ о красотѣ и о любви, подумалъ объ обѣихъ и отвѣчалъ Іеговѣ: "Я избираю истину"…

…Но я все еще думаю о…"

Всѣ молчали нѣкоторое время, тогда журналистъ сказалъ, смѣясь:

"Я молчу, потому что я знаю, что Мильде что-нибудь скажетъ".

И Мильде не отнѣкивался, — въ самомъ дѣлѣ, чего ему молчатъ? Напротивъ, онъ хочетъ сдѣлать одно замѣчаніе. Можетъ ему кто-нибудь скажетъ, что все это означаетъ? Онъ восхищается искренно Ойэномъ, какъ никто, но… И былъ ли какой-нибудь смыслъ въ томъ, что говорилъ Іегова и опять говорилъ? Ему бы очень хотѣлось получилъ отвѣтъ.

"Послушайте, Мильде, почему вы такъ плохо всегда относитесь къ Ойэну?" сказала фру Ханка. "Итакъ, "Старыя воспоминанія", — вы совсѣмъ это не поняли. Я нахожу, что это тонко и полно настроенія, я все это прочувствовала; и не разбивайте мнѣ теперь впечатлѣнія". Она обратилась къ Агатѣ и спросила: "не находите вы также, что это очень красиво?"

"Милая фру Ханка, развѣ я плохо отношусь къ Ойэну? Развѣ я ему не желаю, чтобы онъ взялъ у меня изъ-подъ носа премію? "Старыя воспоминанія", хорошо, но гдѣ же, собственно говоря, вся соль? Іегова ни въ какомъ случаѣ не былъ у него. Клянусь, что все выдумка. И, кромѣ того, развѣ онъ не могъ такъ же хорошо выбрать и любовь, и красоту, и истину? Я бы это сдѣлалъ. Гдѣ соль?"

"Нѣтъ, въ этомъ и есть его особенность, что у него нѣтъ опредѣленной сути", возразилъ Олэ Генрихсенъ. "Ойэнъ самъ пишетъ въ своемъ письмѣ ко мнѣ. Нужно дѣйствовать звуками (настроеніемъ), говоритъ онъ".

"Ахъ такъ… Нѣтъ, человѣкъ есть и остается все тѣмъ же, куда бы онъ ни поѣхалъ; вотъ, въ чемъ дѣло. Онъ не перемѣнился даже въ горахъ. Козье молоко, лѣсные ароматы и деревенскія дѣвушки ни капли не подѣйствовали на него, если можно такъ выразиться. Но, впрочемъ, я все-таки понять не могу, почему онъ именно тебѣ прислалъ свою рукопись, Олэ? Если оскорбительно объ этомъ спрашивать, то…"

"Я тоже не знаю, отчего онъ именно мнѣ прислалъ", сказалъ также Олэ Генрихсенъ. "Онъ хотѣлъ, чтобъ я видѣлъ, что онъ работаетъ, говорилъ онъ, — онъ собирается между прочимъ обратно въ городъ; онъ не можетъ дольше выдержать въ Торахусѣ".

Мильде свистнулъ.

"А-а, теперь я понимаю, онъ проситъ у тебя денегъ для путешествія"? спросилъ онъ.

"У него во всякомъ случаѣ немного денегъ, и этого и ждать нельзя было", возразилъ Олэ и сунулъ рукопись въ карманъ. "Я нахожу, въ сущности, что это замѣчательное стихотвореніе, что бы тамъ ни говорили…"

"Да, да, да, дорогой другъ, хотъ ты не говори про поэзію, сдѣлай одолженіе", прервалъ его Мильде. И самъ, догадавшись, что въ присутствіи Агаты былъ очень невѣжливъ по отношенію къ бѣдному купцу, онъ поспѣшилъ прибавить: "Я хотѣлъ сказать… не правда ли, очень скучно все время слышать про поэзію и поэзію. Поговоримъ для перемѣны немного про ловлю голландскихъ селедокъ, немного про желѣзнодорожную политику. Ты вѣдь купилъ громаднѣйшее количество ржи, Тидеманъ?"

Тидеманъ посмотрѣлъ и улыбнулся. Да, онъ попробовалъ сдѣлать большое дѣло, этого онъ не скрываетъ.

Теперь все зависитъ отъ того, какъ дѣла въ Россіи. Если, несмотря на все, сборъ будетъ сносный — въ этомъ случаѣ онъ не ожидаетъ ничего особеннаго отъ своихъ запасовъ ржи. Если еще въ Россіи начнутся дожди, тогда…

"Дожди уже начались", сказалъ журналистъ: на большомъ пространствѣ выпало, по словамъ англійскихъ газетъ, уже достаточно дождя… А продаешь ты теперь свою рожь?"

Тидеманъ будетъ продавать, если получитъ за нее свою цѣну. Онъ и покупалъ, разумѣется, для того, чтобы снова продать.

Мильде подсѣлъ къ Паульсбергу и шептался съ нимъ. Стихотвореніе въ прозѣ Ойэна, несмотря на все, все-таки безпокоило его. Онъ не былъ слѣпой, въ этомъ человѣкѣ что-то сидѣло, въ этомъ соискателѣ преміи; что думаетъ объ этомъ Паульсбергъ?

"Ты знаешь, что я въ подобныхъ вещахъ не люблю высказываться ни за одного, ни за другого", возразилъ Паульсбергъ. "Между тѣмъ, я нѣсколько разъ былъ тамъ на верху, въ департаментѣ, и высказалъ свое мнѣніе; я надѣюсь, что на это обращено нѣкоторое вниманіе".

"Разумѣется, разумѣется, это не потому… Да, да, завтра закрывается выставка; мы должны позаботиться выставить сейчасъ же твой портретъ. Можешь ли ты мнѣ завтра попозировать"?

Паульсбергъ кивнулъ головой. Потомъ онъ чокнулся съ журналистомъ черезъ столъ и оборвалъ разговоръ.