Новая Земля

Полгода Костя Ганшин тренировался выплевывать обломок иглы в цель. Маньячина он основательный. Начал с изучения боли, истыкал себя всего и узнал, что не очень больно, если игла втыкается в кожу под углом меньше 30°, самая нечувствительная кожа на затылке и между лопаток, а если ткнуть иглой под левую лопатку ближе к позвоночнику, покажется, не игла воткнулась, а сердце кольнуло. Если человек сидит или стоит спокойно и расслабился, укол будет больнее, а если занят работой или мыслями, в точности такой же укол человек может и не заметить. Меньше болят спина, поясница, затылок и любое другое место, которое человек у себя не видит. Для проверки этой гипотезы Костя Ганшин жестоко изгибался и вертел шеей и выяснил, что свой зад человек все-таки может увидеть, а поясницу никогда. Попутно он выяснил, что самая чувствительная кожа именно в нижней части задницы и решил никогда в задницу не метиться. Еще он учел, что в присутствии надзирателей мы находимся в самых неудобных позах. И в камере, и в продоле если стоим, то упершись лбом в стену. А ходим нагнувшись, руки за спину, голова вниз и ногами семеним быстро-быстро. Когда мы ходим, мы похожи не на прыгунов с трамплина, а на пингвинов, которые поели тухлой рыбы и нагнулись проблеваться. Поэтому Костя Ганшин плевал из трудных, но типичных наших стоек, и научился выплевывать иглу метко и под углом меньше 30°. Он талантлив, Костя Ганшин, но не повезло, не там родился, ведь мог плевать из охотничьей трубки в татуированных врагов и быть у людоедов Новой Гвинеи уважаемым воином, мог пить пальмовое вино и закусывать сырой печенью пленного вождя и пенетрировал бы своими и чужими гениталиями куда вздумается.

Позавчера Костя Ганшин объявил, что с тренировками покончено, пора начинать.

Я подумал, он для начала в меня иглу плюнет, ну и пусть, положить на него и на его плевки, лишь бы не в глаз.

Но сегодня утром нехорошая мысль пробила: в меня плевать ему незачем.

И в надзирателей он плевать не будет. Без толку в них плевать сломанной шорной иглой, СПИДом он пока что не заразился.

Нет, теперь ему необходимо достать иглу от шприца и СПИДом заразиться. Последовательно рассуждая, если он СПИДом заразится, говно вопрос, где СПИД, там шприцы и ампулы с глюкозой, спидоносцев другими лекарствами не лечат, ждут, когда высохнут до костей и сдохнут, но глюкозы не жалеют.

Где он СПИДом заразится и от кого? Первая мысль — на больнице. Если он голову разобьет о скамью или о стену или со стола спрыгнет и ногу сломает — да, его на больницу поднимут, но там тоже камеры, разница небольшая: разрешено на шконке лежать, когда захочешь, еда пожирнее, дают дешевые таблетки, раны йодом мажут, колют хлористый кальций. Главное препятствие — все больничные камеры одиночки. А от кого заразишься, если лежишь в одиночке? От врача, медсестры, уборщика? Нет, они незаразные. Больница отпадает, не нужна Косте Ганшину больница.

Тогда от кого он собрался заражаться?

Я СПИДом не болею. Значит, что? Значит, как говорит Витамин, «достали, гаденыши, песец в засаде, ландыши». Витамин любит рифмовать. Еще пример: «подохла макака, как собака, из жопы вытекла кровяка». Это он сказал, когда Макарский из камеры № 17 умер от геморроя, иногда он со смыслом рифмует, иногда, как шиз пробитый.

Косте Ганшину нужен другой сокамерник.

Меня или самого Костю Ганшина по ходу срока могут перевести в другую камеру, но когда это произойдет, неизвестно. Может быть, завтра, может быть, через год. На какой цветок сядет порхающая на лугу бабочка? Она сама не знает, не задумывается, ей лишь бы яйца отложить. Надзиратели, как бабочки порхающие безмозглые, тасуют нас по камерам лишь бы когда, лишь бы куда.

Какие все-таки есть варианты?

За драку уводят в штрафной изолятор и через неделю возвращают на прежнее место, добавив к прежним болезням отек легких и туберкулез. Попытка самоубийства не дает гарантии на перевод, к тому же убить себя в камере не каждый способен, еще труднее прикинуться самоубийцей. Поэтому Костя Ганшин сделает самое надежное, ничего другого ему не остается.

Он убьет меня.

Не по злобе. И пенетрировать не станет, навалится ночью, придушит, запихает в рот полотенце и воткнет иглу под основание черепа, в то место, где игла не сломается, где жизнь от смерти отделяют 3 см. И будет лежать на мне, будет ждать, когда в последний раз всколыхнется тело и полезет смертное говно. Он сглотнет ставшую вдруг сладкой слюну и губы выпятит и ноздри раздует от удовольствия.