Новая журналистика и Антология новой журналистики

— Дымовые бомбы, по кругу, сбрасывай.

— Но, господин генерал, вы не думаете, что это могут быть испуганные крестьяне?

— Эти? Которые так бегут? Не зли меня. Патроны! Патроны! Где тут, черт возьми, обоймы с патронами?

Его помощник сбросил дымовую бомбу, генерал нашел патроны и повел стрельбу по кустам из бортового пулемета, и пули взметывали землю вокруг них.

Мы делали круги по часовой стрелке, все ниже и ниже, и стреляли. Теплые стреляные гильзы от генеральского карабина ударяли мне в руку.

— ДАВАЙ… ТЫ… СТРЕЛЯЙ… ПРАВЕЕ… ВЫШЕ… В… ЭТУ… ДЫРУ… В… ЗАДНИЦЕ… СТРЕЛЯЙ!

Четвертая очередь попала прямо в небольшое отверстие, окруженное мешками с песком, разрывая их, взметывая песок и дым.

Генерал вдруг расслабленно упал на сиденье, и на лице его заиграла странная, по-женски мягкая улыбка.

— Готово, — сказал он, повернулся ко мне и сжал большой и указательный пальцы так, как это делают, приходя в экстаз, французы. — Тра-та-та-та! — кричал генерал. Он перешел на полуавтоматическую стрельбу, и карабин вырывался у него из рук.

— Пау, пay, пау! — гремели выстрелы. Почему-то все звуки на этой войне имели техасское происхождение.

— Газовую бомбу.

Лейтенант Гиллман подтащил к дверям баллон и по команде пилота сбросил его вниз. Белое облако пара отнесло ветром на добрую сотню ярдов от места взрыва.

— Черт, лейт, плохо получилось.

Лейтенант Гиллман немедленно притащил вторую газовую бомбу, попутно толкнув меня на свое сиденье. Вертолет накренился на пятьдесят градусов, и я, совершенно естественно, запаниковал и судорожно вцепился в чужие ремни безопасности. Вторая бомба взорвалась в нужном месте, рядом с домом, накрыв его паром.

— Там никого живого не осталось, — сказал генерал. — Или они только что улизнули. Ну и ну!

Тут и я увидел бегущего человека: он, подпрыгивая, несся через двор к деревьям, и на нем было что-то вроде черной пижамы. Без шляпы, босиком.

— А теперь бьем вон по тому дереву.

Мы сделали пять кругов. От дерева отламывались ветви, падали листья, от ствола летели щепки и язычки пламени. Теперь Гиллман и генерал стояли плечом к плечу и вели огонь из карабинов. Гиллман предложил и мне пострелять.

— Нет, спасибо, — сказал я.

Потом из-за дерева вышел человек и стал отчаянно махать двумя красными флагами.

— Стоп, стоп, он сдается! — закричал генерал и вскинул ствол карабина, так что пули ушли в небо. — Надо спуститься и забрать его. Теперь смотрите внимательно и стреляйте вокруг. Здесь может быть засада.

Мы плавно сели на поле рядом с деревом, стреляя по ближайшим кустам. Человек двинулся к нам.

— Точно вьетконговец! — триумфально крикнул генерал, одним ловким движением схватил человека за черные волосы и втащил его на борт. Пленник пролетел мимо лейтенанта Гиллмана и упал на сиденье рядом со мной.

Он все еще держал в окровавленных руках красные флаги. Его штаны и рубаха тоже были в крови.

Мы снова поднялись в воздух, где опасность нам почти не угрожала. Нашему пленнику было не больше шестнадцати лет, а его голова, когда он стоял, находилась вровень с надписью «Холлингворт» на груди генерала. Парень был в шоке, ничего не соображал. Его глаза невидяще посмотрели сначала на генерала, потом на лейтенанта, потом на меня. Он походил на небольшого, хрупкого дикого зверька. Мне пришлось поддерживать вьетнамца за плечо, чтобы он не упал. Парнишка всхлипывал. Иногда его левая нога непроизвольно ударялась о борт вертолета. Лейтенант наложил ему на правую руку жгут.

— Передай по радио на базу, чтобы прислали врача. И путь придет штабной офицер с фотоаппаратом. Только бы этот ублюдок-коммуняка не отдал концы, пока мы не вернемся… так что побудешь с нами, беби, пока мы с тобой не поговорим.

Генерал ткнул пленника карабином сначала в щеку, чтобы тот держал голову прямо, а потом в рубаху.

— Посмотри на него теперь, — сказал он, поворачиваясь ко мне. — Все еще думаешь, что это мирные крестьяне? Видишь оружие?

Талию пленника охватывал ремешок с четырьмя обоймами патронов, флягой воды (без пробки), рулончиком бинта и пропагандистской листовкой с текстами вьетконговских песен, как позже оказалось, и завернутой в нее купюрой в 20 пиастров (примерно 1 шиллинг 6 пенсов).

Лейтенант Гиллман засуетился.

— Все о’кей, ты — о’кей, — приговаривал он пленнику, который в этот момент повернулся ко мне и удивительно энергичным жестом показал на мое сиденье. Он хотел лечь.

К тому времени, когда я пересел на другое сиденье и застегнул ремни, мы уже подлетели к посадочной площадке. Врачи поднялись на борт, вкололи пленнику морфий и разорвали ему рубаху. Очевидно, пуля попала парню в предплечье. В разрезе рубашки теперь виднелась рваная рана с белыми жилами и кусками кости (как только он смог махать этой рукой, когда сдавался?!).

Когда врачи уехали, генерал поставил нас у носа вертолета для групповой фотографии, как компанию удачливых рыбаков, а потом, по моей просьбе, снова забрался на борт, чтобы показать, как он стрелял в этого вьетконговца. Его захлестывала эйфория.