Новейшая история еврейского народа. От французской революции до наших дней. Том 1

«Форма, в которой твой законоучитель изложил все это (христианское учение), образовалась исторически и, как все человеческие законы, подвержена изменению. Несколько тысяч лет тому назад господствовала иудейская форма, затем языческая (античная), а ныне господствует христианская форма. Мы, твоя мать и я, воспитаны нашими еврейскими родителями в иудейской вере и, не меряя этой формы, следовали велениям Бога внутри нас и нашей совести. Вас же, тебя и твоих братьев, мы воспитали в христианстве, так как оно стало формою веры наиболее цивилизованных людей...».

В этих словах отразился весь дух эпохи, когда внезапный переход от прежней замкнутости к общению с окружающим миром толкнул многих на полное слияние с этим миром.

Так фатально погиб для еврейства род апостола просвещения. Первое соприкосновение с германской культурой оказалось роковым для образованного еврейского общества. Женщины открыли этот исход из еврейства: они по воспитанию были менее связаны с культурою и традициями своего народа и не могли сопротивляться волшебным чарам романтизма. Рядом с именами Генриетты Герц и Доротеи Мендельсон стоит еще третье имя высоко даровитой женщины, похищенной у еврейской культуры германскою. Рахиль Левин (1771—1833), дочь берлинского ювелира, гораздо глубже и сознательнее усвоила идеологию эпохи «бурных стремлений», чем названные ее подруги. Она находилась всецело во власти индивидуалистического мировоззрения Гете, с которым лично была знакома и произведения которого понимала, как немногие в Германии. Не своей скромной наружностью, а своим острым умом и литературным вкусом привлекала она к себе представителей мыслящего немецкого общества. В ее «салоне-мансарде», в мезонине ее отцовского дома в Берлине, перебывали многие писатели и политические деятели Германии и приезжие знаменитости (например, мадам Сталь). Сама Рахиль мало писала, но обладала искусством вдохновлять других на творческую работу, формировать деятелей в том кружке, где она властвовала над умами. Уже поздно, после ряда сердечных увлечений, Рахиль вышла замуж за своего друга, прус­ского дипломата и писателя Варнгагена фон Энзе, и приняла крещение (1814). Ее ничто сознательно не связывало с покинутым народом, хотя эта оторванность наводила ее иногда на грустные раз­мышления. «Мне чудится, — писала она, — что в минуту моего по­явления на свет какое-то неземное существо вонзило мне в сердце следующие слова: будь чуткою, наблюдай жизнь, как способны на­блюдать немногие, будь великой и благородной, будь полна веч­ных дум! — но забыло прибавить: будь еврейкой! И вследствие этого я истекаю кровью в течение всей моей жизни». В жизни Рахи­ли, однако, это болезненное чувство оторванности и душевной раз­двоенности очень слабо проявилось: она до конца своих дней жила радостями и горестями немецкого народа, его патриотическими вол­нениями во время войн с Наполеоном и более всего интересами не­мецкой литературы, многие представители которой собирались в салоне четы фон Энзе. Только на одре смерти Рахиль снова вспомни­ла о своем народе, и в состоянии экстаза у нее вырвались слова: «Я с восторгом вспоминаю о своем происхождении, о той цепи истории, которая тянется над далью времен и пространств, соединяя отдален­нейшие воспоминания человечества с событиями наших дней. Я, бе­женка из Египта, нахожусь здесь и встречаю сочувствие. То, что в течение моей жизни казалось мне величайшим позором, я бы теперь не уступила ни за какую цену».