Новелла современной Румынии

Отвел я коня на коллективный двор. Дело сделано. Я, понятно, доволен.

Но, с другой стороны, тоска берет. Баба моя словно воды в рот набрала. Говорю с ней, объясняю, доказываю — молчит!

— Боже ты мой, чудо великое сотворилось, — начинаю я шутить, — где же это видано, чтобы ты столько дней подряд молчала? Смотрю на тебя и словно не узнаю: то ли это женщина, то ли ангел, ничего не понимаю, черти бы тебя причесали.

Как-то в воскресенье, на общем собрании, рассказываю эту историю.

— Что делать, — говорю, — с нашими бабами? Вот уже две недели, как моя молчит, да так, что я и голосок ее позабыл. Что в ней тлеет, не знаю, да только ничего путного я от этого не жду. Озлилась баба…

— А почему не приведешь ее сюда? Разве она не член колсельхоза? — спрашивает меня уполномоченный.

— В колсельхозе-то она состоит, — говорю, — только, видишь ли, если она даст здесь волю своему языку, да еще и других приведет, тогда боюсь, товарищ, бабы верх возьмут — курица петухом запоет… А это тоже никуда не годится, засмеют нас люди…

— Ничего, ничего, ты только скажи ей, чтобы пришла, пусть сама увидит что к чему, сама поймет…

— Ладно, скажу ей…

— Может, было бы лучше, чтобы ей кто-нибудь другой об этом сказал?

— Твоя правда. А я, знаешь ли, умываю руки.

С той поры всякое воскресенье моя баба наряжалась, как в церковь, и шла за мной на общее собрание. Молча шла, молча сидела на собрании, молча домой возвращалась. Однако замечал я, она будто добреет.

Время шло, двигались и дела.

В один прекрасный день, когда мы принялись за подготовку парниковых рам, — задумали мы наладить огородное хозяйство, — вижу я, вместе с другими работает и моя жена.

— Ты что здесь, жинка, делаешь?

Молчит.

— Что делает здесь моя баба? — спрашиваю я у уполномоченного.

— А разве она не член колсельхоза? Вырабатывает трудодни.

— Пускай себе вырабатывает, причесали бы ее черти, но мне-то кто обед сготовит? Думаешь, она и для меня принесла обед?

— Конечно, — сказал он и пошел по своим делам.

И в самом деле, принесла баба и для меня обед.

Наконец наступил ноябрь. Пришел и мой черед отвезти подсолнух на заготовительный пункт. Иду на усадьбу, требую, чтобы мне дали коня, телегу, заезжаю домой, гружу поклажу и отправляюсь в путь.

Хозяйка была в то время на работе.

Случилось так, что мне попался как раз мой конь.

Смотрю на него, не узнать коня. Округлил бока, набрался сил, заблестел, ну прямо помолодела кляча!

Вернулся я поздно ночью. Баба вышла мне навстречу. Не успел я слезть с телеги, как она вмиг распрягла коня, — еще проворней, чем это делалось у нас в одиннадцатом кавалерийском, и вижу, заводит клячу в конюшню.

— Ты что делаешь, жинка?

Молчит.

— Ведь я должен отвести его на усадьбу, зачем суешь нос не в свое дело?

— То есть как это не в свое дело? — развязала баба свой язычок. — Конь-то разве не мой тоже? Хозяйство не мое тоже? И куда ты хочешь его повести на ночь глядя? Кто его там ожидает? Отец? Мать? Кто его накормит, кто напоит?

— Напоят уж его завтра…

— А что как он захворает? Здесь я ему дам все, что ему требуется, понятно? Ведь это наше, коллективное добро, ты подумай, что говоришь! Мало тебе того, что надо мной измываешься?

В конце концов, она была права. Ночью в усадьбе оставался один сторож.

— Ладно, — говорю, — раз тебе этого хочется, отведу его утром.

— Ясное дело, пускай конь хоть несколько часов почувствует, что он у себя дома, у настоящих хозяев, ведь столько времени он у чужих…

Ну как тут не рассердиться?

— Ты, — говорю, — молчала, как мудрец, целых два месяца, а чуть открыла свой роток, так и сморозила глупость.

Ни слова больше не сказал. Было бы кому говорить!

Поужинал и улегся спать.

Баба словно сон потеряла. Всю ночь вертелась как юла: то в дом, то в конюшню, то туда, то обратно. Какие только лакомые кусочки не перетаскала кляче! Насыпала ей торбу яблок, отнесла головку квашеной капусты, пригоршню орехового ядра… Понесла в конюшню горшок борща, мамалыгу…

Надо полагать, конь наелся в ту ночь, как в престольный праздник.

К утру, уморившись, уснула жена вон на этой самой лавке.

На рассвете я проснулся от шума во дворе. Встал, смотрю в окошко — ничего не видать. Пес наш свернулся калачиком и только время от времени уши настораживает.

Выхожу во двор, и что ты думаешь? Кляча в конюшне словно взбесилась: ржет, бьет копытами в стены, грызет от злости кормушку!

Возвращаюсь в хату, бужу жену.

— Послушай, что творится, — говорю.

Она слушает и ничего спросонок не понимает.

— Слушай, слушай, ведь это же твой конь…

— Что ты ему сделал, Ефтиме, что ты еще натворил? — орет она на меня.