Новеллы

По большим праздникам он любил ходить в кирку: в постолах, подпоясанный красным кушаком, кафтан-кожушок нараспашку, грудь расхристанна, стоял он там перед алтарем, бормотал молитвы и лил жалостливые слезы. Не то чтобы он раскаивался в грехах и сожалел о содеянном, - он даже не вспоминал об этом, просто здесь, в большом храме, в сиянии тысяч ярких свечей, он чувствовал себя таким несказанно малым, ничтожным, презренным, что растрагивался до слез при мысли об убогости этой жизни.

В памяти всплывали дни юности, в которые он волком скитался по глухим болотам, он слышал смех и колкие издевки хуторян над его бедностью, видел себя в отрепьях, мерзнущим в какой-нибудь заброшенной хибаре. Всю свою жизнь он бежал от людей, бежал от их злобы, сам всегда в душе испытывая презрение к ним.

Эта чувствительность его и подвела. Ограбив дочиста амбар одного бедного бобыля, он поджег клеть и бросился в лес. Но, услышав, как кричат женщины и плачут дети, скорее кинулся обратно тушить пожар. Даже где хлеб украденный припрятан, хозяину подсказал. А ему дали за это четыре долгих года — ну люди ли после этого эти негодяи судьи?

Все утро он без цели слонялся по городу. Ветер вихрил жухлую листву, голые деревья стояли как обтрепанные метлы. Беспрестанно накрапывало, и серое небо в разрывах туч источало такой тусклый свет, что на улице было сумеречно, точно в пещере. Слякоть, кружащийся опад под ногами...

Он побродил по рынку, поглядел на груды мяса, приостановился возле возов с фруктами, приценился и поморщился — дорого. Обдиралы! - бросил торговцам в сердцах с укором и побрел дальше. В карманах не было ни гроша, подводило живот, будоражило ржание лошадей, но вскоре он оставил надежду что-либо здесь украсть. Ходил просто, гладил коней по холке, с удовольствие ощущал под ладонью их упругие мышцы, заглядывал со знанием дела в зубы. Глаза его блестели, язык бойко прищелкивал.

Устав от блужданий, он сел около рынка, положил на колени шапку, спустил волосы на глаза и, мотая головой из стороны в сторону, загнусавил песню. В тюрьме он выучил несколько душещипательных песен и сейчас решил, что пришла пора их использовать. Но люд тек мимо, не обращая на него внимания. Тогда он стянул с себя кафтан, скрючил руки и еще пуще замотал головой. Голое тело покраснело, с мокрых прядей закапали капли... только теперь в шапке стало что-то собираться- марки две монет, мерзлые яблоки, корки хлеба.

К вечеру небо прояснело. Ветер улегся, лишь изредка еще натужно отдуваясь больными легкими. Между туч проглянуло стылое осеннее солнце. Похолодало.

Тоомас надел кафтан и, грызя мерзлое яблоко, пересчитал собранные деньги. Их было только на полштофа водки, не больше. И ушел из города, полагаясь лишь на Бога да на случай.

Быстро спустилась ночь. Лес стоял черный, дорога терялась во тьме. На развидневшемся небе взошла луна и залила бледным светом сереющие поля и нивы. Из города с шумом ехали подвыпившие хуторяне. По подмерзшей колее, отдаваясь эхом в лесу, грохотали колеса телег.

Тоомас, ежась, прихлебывал водку. Он волком подстерегал у дороги. Но никто не возвращался из города в одиночку — мужики шумели и горланили песни, словно насмехаясь над его намерениями. Заледенелые ухабы швыряли их вверх-вниз, и они подскакивали на телегах, как пузыри на луже.

Он дрожал и постанывал. Даже Бога просил помочь ему в его деле. Не застывать же ему тут, господи Боже и святые угодники! Он огляделся — вокруг были лишь болотистые низины и поля, ни одного хуторка не виднелось поблизости. Тоомас брел и прислушивался, но только ветер свистел, и с гамом тянулись из города мужики. И все по двое, по трое — проклятье! - все по двое, по трое.

- Господи, как же быть, как быть! - охал он.

Пальцы стыли в карманах, ноги уже совсем задеревенели. Пробежавшись по полям, он опять вышел на дорогу. К лесу, каркая, летели вороны.

Лишь под утро он увидел приближающуюся повозку. Это была груженная торфом подвода, которая улиткой ползла в город. Мужик на возу дремал, видно, был пьян. Тоомас долго глядел на едущего, затем выскочил на дорогу, свистнул. Мужик не шелохнулся. Он лежал ничком, голова покачивалась в такт ходу, вожжи он выпустил из рук. Тоомас шел за возом и гадал, как поступить. Лезть на воз он опасался, мужик мог проснуться, и тогда пощады не жди — он молодой, сильный. Так, прикидывая и размышляя, Тоомас прошел за возом не одну версту. - Господи, как же быть, как быть! - опять вырвался у него вздох. Пугала его и мысль, что мужик мог, проснувшись, дать лошади кнута и ускакать. Это был бы конец, это было б величайшее несчастье...

- Олух паршивый, - с досадой честил его про себя Тоомас, - как можно так дрыхнуть в дороге? Ведь Бог знает, что может в пути случиться! Стервец, дурак этакий, - храпит себе, точно сам ангел небесный стережет его там, на возу!

И он решил действовать. Вышел наперерез, придержал лошадь — возница не шевельнулся. Тоомас достал нож, быстро обрезал постромки и вскочил на лошадь. Тут только спящий проснулся.