Новеллы

- Сто девять чертей! - взревел он. - Сон это или явь?! Стой, сатанинское отродье! Вор, подлец — среди бела дня прямо из оглобель коня украл!

Но Тоомас ничего не слышал и не оглядывался. Он чувствовал себя заново родившимся. И видел перед собой только извилистую дорогу. Одной рукой держась за гриву, другой хлопая по крупу лошади, он гнал ее вперед, единственное, о чем он сейчас мечтал и чего хотел, - это оказаться подальше от этого места. В нескольких километрах отсюда, он знал, было болото, где он и рассчитывал укрыться.

Проскакав около часу, Тоомас сделал передышку. Вставало алое солнце. Ни к чему так уж шибко спешить, рассудил он. Пока мужик найдет подмогу, еще не один час пройдет... Но вдруг он навострил уши — с шоссе донесся топот копыт. Вне сомнений, это была погоня.

Не долго думая он повернул и лес. На мерзлой земле не останется следов. Промчавшись так на рысях пару километров, он опять услыхал перестук копыт. Таки обнаружили... Окаянные! Тоомас хмыкнул и подогнал лошадь. Однако чем быстрее он несся, тем ближе была погоня. Наваждение какое-то! Он слышал топот и голоса с нескольких сторон, как если бы ловить его согнали всю волость... Его окружали.

Лес кончился. Впереди виднелись угодья какого-то хутора. Тоомас соскочил с лошади и бросился напрямую через поля. Это было единственное спасение. Голоса звучали уже совсем близко. Он разбирал даже отдельные слова проклятий...

Запыхавшись, он влетел на подворье. Оглянулся — увидел бегущих преследователей... Он поозирался, как зверь, попавший в западню. Деваться было некуда... И он ринулся в дом.

- Спасите, за мной гонятся! - крикнул он в отчаянии.

За столом сидела хозяйка. Она изучающе смерила пришельца взглядом, и ни слова не говоря встала и вышла за дверь.

И когда преследователи появились, крикнула им:

- Туда, туда стервец побежал! - и махнула рукой в сторону покосов.

2

Ивола, вдовствующая хозяйка хутора Мустоя, была толстушкой лет сорока, краснощекой, сероглазой и на вид флегматичной.

Суровая и требовательная по характеру, она извечно со всеми не ладила. Гоняла работников, била, даже подчас топтала ногами и без конца всех распекала и отчитывала. Никто из батраков за здорово живешь к ней не шел, а если кто ненароком и попадал сюда, то старался при первой же возможности сбежать от нее. Ночью увязывал узелок и — был таков. Утром, проснувшись, хозяйка обнаруживала только, что постель пуста и батрака нигде нет. Подобная крутость привела хутор к упадку. Многие поля стояли непаханны, луга начали заболачиваться. Поэтому Ивола была рада, если кто переступал ее порог. И всякому умиляясь в голос плакалась на свои беды.

«Если этот удиравший от погони мужик и впрямь виноват в каком-то преступлении, - рассудила она, - выдать его властям всегда успеется. А если не виноват, может и получится из него батрак для Мустоя, хотя бы на какое-то время».

Поэтому, вернувшись в дом, Ивола была любезна, собрала пришельцу поесть, дала ему переодеться в зипун покойного мужа, поговорила о погоде, о своем хуторе и лишь затем, как бы между прочим, окольно расспросила его, отчего он спасался бегством.

Такой неожиданно радушный прием удивил Тоомаса. Он ожидал всего, но не подобной заботливости и доброжелательства. И что он должен говорить? Осторожно, взвешивая каждое слово, он рассказал о своих невзгодах последних лет, о том, как четыре года ни за что отсидел в тюрьме, как вышел оттуда, как терпел холод, голод и лишения и как, доведенный до крайности, попытался с отчаяния украсть лошадь. Все это он поведал с такой детской простодушностью, с такой чуть ли не слезой в голосе, что даже и сам уверовал в свою невиновность. Когда же он закончил, хозяйка сказала:

- В жизни всякое бывает, почему бы и нет! Постарайся теперь опять стать порядочным. Терпенье и труд все перетрут. У меня сейчас нет батрака, хочешь — можешь остаться на хуторе. Только должна предупредить: работать придется как следует, лености я не потерплю. А нет — расскандалимся вмиг, и ступай откуда пришел!

И больше об этом разговора не было.

Тоомас долго думал и размышлял над своим положением. Ходил по замерзшим полям, бродил по лесам Мустоя, заглядывал в хлева, в амбары и все не мог решить, что же ему делать. Остаться в батраках? Но он ведь в жизни не работал... это казалось все так сложно и непривычно... Хотя куда ему деваться на зиму глядя? Можно попробовать, конечно, и здесь... Так он колебался дня четыре или пять.

Несколько дольше он задержался у стойл с лошадьми. Он просто не мог уйти отсюда. Эх, кабы ночью, когда Ивола спит, сесть на одну из них, другую взять в повод — и наметом, через поля! Если бы удалось продать их за границу, он бы на зиму был обеспечен. Мог бы жить привольно, посвистывая, разгуливать по лесам, по деревням шататься. Мысль эта, как он ни пытался ее отогнать, не оставляла его в покое. Он вышел было из конюшни, но махнул рукой и вернулся обратно. Долго любовался на лошадей, гладил их, разговаривал с ними, кормил их и ласкал.