Новеллы

- Сто девять чертей! - припомнились Тоомасу слова возчика торфа. Взять бы сейчас доброго коня и помчаться бы ветром по дороге! И никто бы не ловил его, не гнался за ним с бранью, - скачи себе, бунтуй, даже, хочешь, продай коня первому встречному, нимало при этом не боясь. Да уж, неисповедимы пути Господни и чудесны дела и желания его, ничего не поделаешь!

Погоди-ка, подумал он со смехом, надо заглянуть к Кантерпассу — не отравился ли часом этот стервец от зависти? Он его намеренно не пригласил на свадьбу, не пристало же такой церковной крысе быть там, где собираются богатые хуторяне... Журавль, этот Кантерпасс, хмыкал Тоомас, длинноногий журавль, щуплый и жилистый, сытости в нем ни на маковое зерно. Работать и то ему лень, прощелыге, а если что и делает, так много ль добра иголкой сколотишь... Так и прозябает, провожая жизнь день за днем к смерти ближе.

- Ну, здорово, старый раструб! - сказал Тоомас, входя в хибару Кантерпасса. - Я, собственно, заглянул сказать, чтобы ты, стервец, лентяя-то шибко не праздновал. У тебя рента за год не плачена, а я же, если терпение выйдет, шутки шутить не буду. Я человек крутой и не потерплю неаккуратности. Но не будем об этом сегодня, в день свадьбы, время есть еще подумать и решить, что с тобой делать и как поступать. Вот, я тут тебе и водки принес, иначе ж где тебе, бедолаге, и взять бы ее было.

Усы портного встопорщились, он усмехнулся:

- Теперь ты счастлив? - спросил он.

- Да, счастлив, - ответил Тоомас. - Это не каждому выпадает. Не всяк, вишь ли, заполучает себе такую жену и хутор.

- А, пустое! Чего там такого получать, - посмеялся портной. - Она уже стара довольно и к тому же хромонога.

- Хромонога? - воскликнул Тоомас. - Да нет, я не заметил.

- Заметишь еще, как поживешь, - отечески произнес Кантерпасс, - и не то еще заметишь... Что не один мужик ходит к Иволе переспать, когда тебя дома нет!

Тоомас резко вскочил, кровь бросилась ему в голову, глаза засверкали гневом. Он саданул кулаком по столу так, что утюг грохнулся на пол.

- Портной! - прошипел он. - Портной! - рявкнул Тоомас и схватил Кантерпасса за горло. - Не говори мне таких пакостей, упаси господи твою бедную душу! Да я тебя как клопа поганого ногтем раздавлю, ты, мразь, глумливая церковная крыса — портняга разэдакий!

Он влепил портному несколько затрещин, в ярости перевернул стол, раскидал шитье и опрометью выскочил из лачуги.

- Дрянь эдакая, - бушевал он. - Такое об Иволе плести!

Он долго не мог успокоиться, не пошел даже домой, лежал в подлеске, слушал, как гуляет свадьба, шум которой доносился сюда с хутора, и думал. Что-то неотступно грызло его, что-то душило, как будто кто-то холодными пальцами стискивал ему горло. Не один мужик ходит переспать к Иволе! - повторил он про себя, - и на него снова накатила ярость. Как ужаленный, он вскочил и вновь заметался по краю поля. Господи, если это правда, то как же тогда, как же тогда?.. Небось что-то этому проклятущему портному известно, он ведь многие годы здесь живет и поди многое видел. Окно его лачуги ведь смотрит как раз на хутор, сверкает зорким орлиным глазом во тьме. Все оттуда видно, как на ладони, и кто уходит, и кто приходит. Один он, Тоомас, слеп и глух — ничего не видит и не слышит.

Господи, если это правда, как же тога, как же тогда... Он ходил по обложке поля и не мог отделаться от этой навязчивой мысли. Красное солнце спускалось за синие леса, в воздухе кружила стая птиц. С хутора не смолкая несся топот пляшущих ноги заливистый голос гармошки. Тоомасу хотелось убежать, укрыться от всего этого шума. Так он ему сейчас был противен. Он вдруг неожиданно ощутил себя одиноким и чужим. Чужим, которому нечего здесь больше делать.

- Ивола, - шептал он, и реденькая, клочком, борода его дрожала.

Нет, это не могло быть правдой, это не смеет быть правдой! Портной просто из зависти сказал гадость. Плешивого взяла обида, что не он стал здесь хозяином и что даже на свадьбу его, шута старого, не пригласили. Ну, кончено, так оно и есть, так оно и есть! А он, Тоомас, принимает его слова за чистую монету и страдает, думает.

Мысль эта показалась Тоомасу настолько убедительной, что он даже улыбнулся. И в самом деле, что такого произошло? Все это просто злоба и зависть. Успокоившись таким образом, Тоомас под вечер пошел домой.

Гости танцевали, пели и пили, но он не присоединился к ним. Он поискал Иволу и, увидев жену, радостно окликнул ее:

- Слышь, Ивола, подойди-ка сюда на чуток!

Жена улыбнулась ему и подошла.

- Боже небесный, - ахнул Тоомас, - и впрямь хромая! Это ж надо же — и впрямь хромая! И как я этого раньше не разглядел?