Новеллы

Несколько недель пролежала она в лихорадке, бредила, металась, и душа ее рвалась как собака с цепи, но цепь не оборвалась — девочка выжила. Поднялась с постели худенькая, желтая, ноги как травинки дрожат. И пошла посмотреть на пепелище — там уж вовсю кипела работа над новой банькой, мужики с трубками в зубах обтесывали бревна, пилили, рубили. Она подошла к ним, поздоровалась и с видом умудренного жизнью человека спросила об отце и матери.

- Схоронили их, - ответил один из плотников. - Давно уж как схоронили!

- Кого схоронили? - удивилась девочка. - Они же сгорели.

- Сгорели, верно, но что-то да нашлось в гроб положить, - ответил мужик, всадив топор в бревно и большим пальцем приминая в трубке табак. - Да, вот так вот оно бывает... что осталось, то и земле предали, а иначе-то как? Принесли два гроба и положили в каждый его долю, мало, правда, но все же. И пастор потом сказал, что для воскресения в вечную жизнь этого хватит.

- Схоронили, - повторила девочка про себя, словно бы раздумывая о жизни и о судьбе человеческой. Она не отчаивалась, на плакала — знала, что дороги перед ней открыты и что странствовать она может и без матери. Она не чувствовала ни одиночества, ни скорби, только слаба была еще и ноги плохо держали.

Постояла, посмотрела, как плотники работают, и ушла.

- Весна близится, придется ей в пастушки идти, - сказала одна из женщин.

- Что еще сироте остается, - согласились остальные.

Но Мари в пастушки не пошла. В один прекрасный день, никому ничего не сказал, она выскользнула из дому, принюхалась, как борзая, к запаху талой земли, прислушалась к веселому журчанию ручейков и побежала прямиком к большаку. Солнце сияло над полями, пригорки уже зеленели, а о другом ни о чем она и думать не хотела. Начались годы скитаний, в которые она узнала и голод, и холод, и людскую злобу в разных ее проявлениях. Иногда она попадала в руки властей, и тогда ее доставляли этапом обратно в свою волость, где, побранив и наказав, опять определяли ее на какой-нибудь хутор. Некоторое время девочка жила в прислугах, но если ей что не нравилось она на другой же день сбегала от хозяев.

Однако с возрастом страсть к бродяжничеству у нее прошла. Она стала чувствовать себя неуютно, когда ее стыдили или бранили.

- Большая девка, посрамилась бы болтаться без дела! - говорили люди. - Скоро замуж пора, а она нищенствует.

Не осмеливалась и еду просить больше, и одежду клянчить. Да и не давали, спускали собак и гнали со двора. Она была немытой, нечесаной, с волосами как пакля, замарашкой. Парни смеялись и зло шутили над ней. Женщины запускали в нее метлами. А мужики, сталкиваясь с ней, упирали руки в боки и напускались гневно:

- Все бездельничаешь, лентяйка? Всыпать бы тебе горячих! Да из-под кнута заставить работать! А то таскаешься только из волости в волость, ни страха, ни стыда не зная!

И вот однажды она умылась у реки, повязала голову платком и пошла на хутор просить работу. Она была застенчива, кротка, заплакала даже, когда ее не хотели брать. В конце концов ее взяли условно, без платы. Но она показала себя работящей и послушной, и постепенно грехи ее забылись — так Мари Тааде сделалась работницей, которую рады были иметь на любом порядочном хуторе.

Лишь зимой, при виде алых сполохов яркого северного сияния или летними вечерами глядя на солнечный закат, она становилась вдруг встревоженной, беспокойной, у нее начинала болеть голова и стыла кровь в жилах. Тогда опять ей виделись поднимающиеся ввысь красные всадники, которые звали и манили ее с собой, отрывали от черной земли и мчали по заревой глади неба. Это было несказанное блаженство, словно какой-то вихрь налетал и подхватывал ее. В такие минуты, как оцепенев, она бредила только о красных лошадях.

Как-то раз, сидя на берегу с Мадисом, эдаким уже не первой молодости батраком, который решил, что пришла пора открыться ей в своей пылкой любви, Мари Тааде попыталась рассказать парню о своих странных видениях.

Парень кашлянул и, выпучив свои большие глаза, уставился на девушку, послушал ее, послушал, вскочил резко - и в два прыжка оказался поодаль.

- Мадис, глупый, куда ты? - крикнула ему вслед Мари.

Но он уже ничего не слышал — он без оглядки бежал от нее как от чумной.

И когда хозяева потом, случалось, ни нем говорили о Мари Тааде, он с таинственным видом всегда бросал:

- Она же помешанная, как есть сумасшедшая.

Но люди только смеялись и считали, что все это чепуха.

4.

В тот год Мари Тааде служила на хуторе Мягисте.

Это была небольшая заимка, бедное, заложенное хозяйство посреди смолистого соснового бора. Хозяин был сам болезненный, ходил все покашливая, постанывая, и работников много держать не мог.

Стояло засушливое лето, в голубом небе неделями не появлялось ни облачка, хлеб чах и желтел в поле и земля ссохлась в камень.