Новеллы

"Как этот офицер нескладно говорит", — подумал Алеша и, заглянув на собеседника снизу, сказал:

— Вы непонятно выражаетесь. Почему у солдат в голове неладно?

— И у меня тоже в голове неладно. Невозможно вынести такие дела.

— В самом деле, — опять вмешался в разговор землемер. — В самом деле, говорят, многие из участников войны впали в этакое состояние, как бы сказать, расстройства или помрачения.

— Да. Мы всех манджурской лихорадкой заразили. Что ж! Надо признаться, и вы все, господа, головы потеряли.

— Про какую вы там лихорадку говорите? — нахмурился Алеша.

Слова офицера почему-то раздражали его и беспокоили, и он чувствовал, что офицер говорит о чем-то важном.

— Про такую лихорадку. Никто в себе теперь не уверен. Забыли о чести. Потому что все как в жару.

— Что за честь, когда нечего есть, — сказал землемер, кисло улыбаясь.

— Нет-с, милостивый государь, без чести никакого дела не сделаешь. И в освободительном движении, так называемом, без чести тоже участвовать никак нельзя. Я, — вы скажете, — рассуждаю как офицер. Но уверяю вас, милостивый государь, что без чести никак нельзя. Это все равно, что знамя потерять.

— Вы далеко изволите ехать? — спросил землемер, желая, по-видимому, прекратить этот разговор.

— Да, мне слезать сейчас.

Офицер спустился на руках вниз и стал топтаться по купе, укладывая вещи, надевая шапку и застенчиво поглядывая на спутников. Он заметно прихрамывал.

— Извините, господа, если что неладное сказал. Я о чести не к тому, чтобы обидеть. Я сочувствую интеллигенции.

Выходя из купе, он приложил руку к козырьку и прибавил:

— И рабочему классу особенно… Но и рабочему человеку о чести тоже надо помнить… До свидания…

— С предрассудками господин, — усмехнулся землемер, когда офицер, прихрамывая, вышел из купе. — Об таких тонкостях, как честь, думать не приходится. Дело не в чести, а в том, чтобы отстоять свои насущные интересы… А что касается войны…

И землемер стал рассуждать пространно на эту тему. В облаках табачного дыма то возникала, то пропадала его бороденка клином и поблескивали на носу очки.

Алеше было скучно слушать рассуждения землемера, и он был рад, когда и этот спутник через полчаса вышел на какой-то станции.

Алеша остался вдвоем с незнакомкою.

Он уже несколько раз посматривал на свою таинственную спутницу, которая дремала, прижавшись в углу дивана. До станции Ромодан, где предстояла пересадка и надо было ждать поезда семь часов, осталось езды часа два — не более. Алеша не хотел спать и был не прочь поговорить со своей спутницей. И вот, поймав, наконец, взгляд незнакомки, блеснувший на миг из-под черного шарфа, он сказал:

— Я вам мешаю, должно быть. Вам спать хочется. Я пойду поищу места в другом купе.

— Нет, я не буду спать. У меня в Ромодане пересадка, — ответила незнакомка приятным мягким голосом.

И Алеша, услышав этот голос, решил тотчас же, что его спутница миловидна, а может быть, и прекрасна, хотя в полумраке он все еще не мог разглядеть ее лица.

— И мне в Ромодане. Семь часов придется там сидеть.

Незнакомка без причины засмеялась.

— Там и спать невозможно. Скамейки жесткие, да и те всегда заняты.

— Вам, значит, так часто приходится ездить?

— Да не очень, однако приходилось.

Теперь незнакомка открыла свое лицо.

Она была миловидна. У нее были влажные, как у Алеши, глаза, нескромный улыбающийся рот и золотистая, нежная гибкая шея, от которой, как показалось Алеше, распространился запах, сладкий и пряный.

— У меня в Екатеринославе отец, — сказала незнакомка неожиданно. — Я к нему еду. И мачеха моя там. Вы что? Не верите?

Этот странный вопрос, прозвучавший некстати, смутил Алешу: как будто бы незнакомка сама намекала этим вопросом на какую-то возможность неправды и обмана с ее стороны.

— Как я могу не верить? Зачем не верить? — пробормотал Алеша, чувствуя, что этот вопрос ее сразу устанавливает между ними какие-то особые отношения.

— Мужчины никогда не верят, когда им правду скажешь. А когда солжешь, тогда верят, — проговорила незнакомка, несколько растягивая слова и жеманясь.

Алеша ничего не ответил, чувствуя, что то женское, неопределенное и, однако, острое, таинственное и все-таки давно знакомое, чего он боялся и к чему непрестанно влекло его, возникло сейчас рядом, как странная власть, как чародейная сила.

"Кто эта женщина? — подумал Алеша, недоумевая. — Мещаночка какая-нибудь. Неужели проститутка?"

И ему стало почему-то страшно и стыдно.

— До Ромодана два часа ехать, — пробормотал Алеша.

Незнакомка встала, уронив шарф, и приотворила дверь.

— Все спят, — сказала она. — Прилечь разве… Если вы спать не будете, разбудите меня в Ромодане. Пожалуйста.

— Хорошо. Мне спать не хочется, — согласился Алеша.

Она сняла пальто и, свернув его, положила под голову. Алеша заметил, что край платья у нее завернулся и почти до колена открылся черный чулок. Она лежала не шевелясь, и молча поблескивала глазами.