Новеллы

К тому времени он потерял последние остатки своего прежнего имущества, и разруха дошла до того, что и дом и последняя пашня, давно заложенные, были проданы с молотка. Крестьянин, купивший обе пашни, воспользовался болезнью и полным разорением Марти и быстро, решительно довел до конца старое дело о спорном участке, засыпанном камнями; проигранный процесс окончательно вырвал почву из-под ног Марти, хотя, впрочем, в своем безумии он и не понимал этого. Продажа с торгов состоялась; старика поместили на казенный счет в заведение для умалишенных, где содержались и другие несчастные, подобные ему. Оно находилось в главном городе той же провинции; здорового и прожорливого дурачка перед отъездом еще раз сытно покормили, усадили в запряженную волами повозку, в которой ехал в город бедняк крестьянин, чтобы заодно продать там мешок-другой картофеля. Френхен тоже села в повозку рядом с отцом, желая сопровождать его на последнем пути к погребению заживо. Это была печальная и тяжелая поездка, но Френхен внимательно следила за отцом, усаживала его поудобнее, не оглядывалась назад и не проявляла нетерпения, когда люди, замечая ужимки несчастного, бежали вслед за повозкою повсюду, где они проезжали. Наконец они добрались до обширного здания в городе, где по длинным коридорам, дворам и в уютном садике сновало множество таких же бедняг; все они были в белых халатах, а их глупые головы были покрыты грубыми кожаными колпаками. Старика Марти еще в присутствии Френхен нарядили в такую же одежду, и он радовался этому, как ребенок, и танцевал, припевая.

— Да благословит вас бог, почтенные господа! — крикнул он своим новым товарищам. — У вас тут прекрасно! Иди домой, Френхен, скажи матери, что я больше не вернусь, мне здесь нравится, ей-богу! Ура! Ура! Вот он, еж, у нас каков: он лает у ворот. Девушка, к черту стариков, для молодых твой рот! Все ручейки впадают в Рейн, так было, так останется. Чьи глаза черны, как сливы, та моя избранница! Ты уже уходишь, Фрели? Ты выглядишь, словно смерть в глиняном горшке, а ведь мне так весело! Лисица в поле кричит: галло, галло! У нее болит сердце: гого, гого!

Надзиратель прикрикнул на него, приказав молчать, и увел, чтобы занять какой-нибудь легкой работой, а Френхен отправилась разыскивать свою повозку. Она села на воз, вынула ломтик хлеба и, поев, заснула, а когда вернулся крестьянин, они отправились обратно в деревню. Приехали только ночью. Френхен вошла в дом, где она родилась и где ей позволили остаться всего лишь два дня; в первый раз в жизни она очутилась здесь в полном одиночестве. Она развела огонь, чтобы сварить кофе из последних остатков, и села на лежанку; уж очень ей было тяжело. В тоске и муке она ломала себе голову над тем, как бы ей увидеть Сали еще хоть один-единственный раз, и всеми своими помыслами была с ним; но забота делала еще горше тоску, а тоска — еще горше и тяжелее заботу… Так сидела она, подперев голову рукой, как вдруг кто-то вошел в открытую настежь дверь.

— Сали! — крикнула Френхен, взглянув на вошедшего; затем оба в испуге посмотрели друг на друга и в один голос воскликнули:

— Какой у тебя ужасный вид!

Сали был бледен и изможден не менее Френхен. Забыв обо всем, она притянула его к себе на лежанку.

— Ты болел, — спросила она, — или уж очень плохо тебе живется?

— Нет, я не болел, но извелся от тоски по тебе, — ответил Сали. — Наш дом теперь — полная чаша. У отца заезжий двор и притон для всякого пришлого сброда, и сдается мне, что он укрывает краденое. Теперь в нашем трактире раздолье, но, конечно, до поры до времени, пока не наступит ужасный конец. Мать помогает отцу из алчности, лишь бы хоть что-нибудь завелось в доме. К тому же ей кажется, что если за всем присмотреть и навести порядок, то и срам прикроется и выгода будет. Меня не спрашивают, да я и не особенно об этом печалюсь; день и ночь я думаю только о тебе. Так как к нам заходят всякого рода бродяги, мы каждый день слышим, что у вас происходит, и мой отец как ребенок этому радуется. Узнали мы и о том, что твоего отца сегодня отвезли в больницу. Я подумал, что теперь ты одна, и пришел повидаться с тобой.

Френхен, в свою очередь, излила ему всю душу, рассказала обо всем, что ее угнетало и мучило, но слова так легко и доверчиво шли с языка, будто она описывала великое счастье; и в самом деле, она была счастлива, что Сали с ней. Тем временем она кое-как вскипятила в кастрюльке кофе и заставила Сали выпить его.

— Послезавтра тебе, значит, придется уйти отсюда? — сказал Сали. — Что же станется с тобой, боже милостивый!

— Не знаю, — промолвила Френхен. — Пойду в услужение, уеду отсюда. Я не выдержу разлуки с тобою, а стать твоей женой не могу — хотя бы уже потому, что ты ударил моего отца и по твоей вине он лишился рассудка. Это было бы плохое начало для нашего брака, и мы никогда бы не знали покоя!

Сали вздохнул.