Новеллы

— Дорогие друзья, посмотрите, как прекрасен и обширен мир, сколько в нем чудесных явлений и сколько людских жилищ! И все же я готова побиться об заклад, что в этот торжественный час на всем белом свете не найти четырех столь праведных и благонравных людей, собравшиеся вместе, как мы здесь, людей столь умных и рассудительных, приверженных к жизни в труде и ко всем связанным с этим добродетелям — скромности, бережливости, миролюбию и искренней дружбе! Как много растет вокруг нас различных цветов, вызванных к жизни весенним теплом. Особенно хороши желтые примулы, дающие вкусный и здоровый чай; но разве цветы эти праведны и трудолюбивы, бережливы и осторожны, способны к умным и поучительным размышлениям? Нет, это невежественные и безрассудные существа, лишенные души и разума; они зря расточают свои дни, и как они ни прекрасны, они все же превратятся в ворох сена, тогда как мы далеко превосходим их добродетелью и, по правде сказать, нисколько не уступаем им во внешней красоте. Ибо господь сотворил нас по образу и подобию своему — вложил в нас свой божественный дух. О, если бы мы могли вечно сидеть здесь, в этом раю, сохраняя невинность душевную! Да, друзья мои, у меня такое чувство, словно мы все невинны, но облагорожены безгрешным познанием: все мы ведь умеем, благодарение богу, читать и писать, и все искусны в каком-нибудь ремесле. Ко многому у меня имеются склонности и способности, и я полагаю, что, пожелай я только подняться над своим сословием, и я могла бы выполнять такие дела, какие и ученейшей барышне не под силу, но скромность и смирение — благороднейшие добродетели порядочной женщины, и мне достаточно сознания, что мой дух не ничтожен и не презренен перед вышним судией. Многие добивались моей руки, но была недостойны ее; и вот теперь я вижу вокруг себя сразу трех почтенных мужчин, из которых каждый вполне достоин обладать мною. Посудите же сами, как томится мое сердце от столь чудесного изобилия; так пусть же каждый из вас поставит себя на мое место и вообразит, что находится в цветнике из трех одинаково достойных и страдающих по нем девиц и потому не может ни одной из них отдать предпочтения и сделать выбор. Представьте себе с полной ясностью, что из-за каждого из вас соперничают три девицы Бюнцлин и сидят вокруг вас, одетые, как я, и с таким же обличьем, так что я находилась бы здесь как бы в девятикратном виде, рассматривая вас со всех сторон и томясь во вас. Постарайтесь себе это представить!

Честные подмастерья в изумлении перестали жевать и тотчас с довольно глупым видом постарались выполнить эту необыкновенную задачу. Маленький шваб справился скорее всех и воскликнул с похотливой улыбкой:

— Да, достойнейшая девица Цюз! Если вы это любезно разрешаете, то я вижу вас не только втройне, но даже стократно: вы парите вокруг меня, взираете на меня благосклонным оком и предлагаете мне тысячи нежных поцелуев!

— Ну нет! — сказала Цюз укоризненно. — Какое непристойное преувеличение! Как вы смеете, дерзкий Дитрих? Не в стократном виде разрешила я вам это, не говоря уже о поцелуях, а лишь в трехкратном для каждого и в скромной и приличной манере, которая бы меня не оскорбляла!

— Да! — воскликнул наконец Иобст, поводя вокруг себя обглоданным корешком груши. — Только в трехкратном вижу я милейшую девицу Бюнцлин; вижу, как она благопристойнейшим образом кружит вокруг меня и благосклонно мне кивает, приложив руку к сердцу. Благодарю, покорнейше благодарю, чувствительно благодарю, — закончил он, ухмыляясь и кланяясь на три стороны, словно он воочию видел эти призраки.

— Вот это правильно, — сказала Цюз с улыбкой, — если между вами и есть некоторое различие, то вы, любезный Иобст, во всяком случае, самый одаренный и, уж бесспорно, самый понятливый из всех.

У баварца Фридолина воображение еще не успело разыграться, но, услыхав похвалы, расточаемые Иобсту, он испугался и торопливо воскликнул:

— Я также вижу милейшую девицу Бюнцлин в тройном виде; вот она кружит вокруг меня пристойнейшим образом и сладострастно кивает мне, приложив руку к…

— Фу, баварец! — вскричала Цюз и отвернулась. — Ни слова более! Откуда у вас берется дерзость говорит обо мне в таких неподобных выражениях и воображать такие пакости? Фу, фу!

Бедного баварца словно громом поразило; он густо покраснел, не понимая причины ее гнева, — ведь он ровно ничего не придумал и только услыхав, что саксонец удостоился похвалы за свою речь, с грехом пополам пересказал ее. Снова повернувшись к Дитриху, Цюз сказала:

— Ну как, любезный Дитрих, не пришло ли вам в голову что-нибудь более нравственное?

— Да, с вашего позволения, — отвечал тот, обрадованный тем, что к нему вновь обратились, — я вижу вас теперь возле себя в том же трехкратном виде; вы дружески смотрите на меня — дружески, но скромно — и подаете мне три белоснежных ручки, которые я целую.

— Очень хорошо, — сказала Цюз, — а вы, Фридолин, неужели вы все еще не устыдились своего заблуждения? Неужели ваша пылкая кровь все еще не охладилась и вы не можете изложить свои чувства в подобающих выражениях?