Новеллы

Долговязый безмолвно садится в повозку, свесив ноги. На плечах у него сине-багровые полосы: следы ваги. Шари бежит рысцой, вожжи чуть не вываливаются из рук Франци. Он не размахивает кнутом, как обычно, а старается съежиться, уменьшиться в размерах, чтобы не тратить и без того иссякшие силы. Моя рубашка, штаны сплошь пропитаны потом, в башмаках словно лужи воды. Эта повозка вытрясет из нас душу, пока мы доберемся до корчмы.

Перед парком мы останавливаемся; я поднимаю вверх пятипенгёвик, и все кивают: он это заслужил… Но долговязый сидит и не шелохнется, только ноги свисают с повозки. Глаза его сомкнуты, похоже, он задремал.

— Возьмем его с собой в корчму? — спрашиваю я.

И еще: — Дядюшка Йожи, он славный парень, его лишь чуток подкормить…

Но тут парень встрепенулся и, увидев парк, соскочил наземь. В замешательстве смотрит на нас.

Я тотчас протягиваю ему деньги и слышу: — Спасибо, спасибо… — Франци ударяет Шари кнутом… Мы рысим дальше…

И вот мы снова сидим за столом, застланным зеленой скатертью, и чуть не стонем от усталости.

Официант Густи, не дожидаясь заказа, приносит стаканы с пенистым пивом; дядюшка Йожи заказывает себе жаркое.

— Надо как следует пожрать, — ожесточенно говорит он, — как следует…

Я потягиваю пиво, сонно смотрю на светлую, словно солнечный свет, жидкость…

Вокруг меня над столом медленно склоняются головы; мои товарищи засыпают среди бела дня. Пустые пивные кружки потерянно дремлют на столе.

В зеркале на стене отражается вся наша спящая компания; я чуть выпрямляюсь и устало заглядываю в него.

С улицы доносится ржание Шари: ее надо напоить. Я беру на кухне ведро и, опершись об оглоблю, смотрю на разверстую пасть лошади, ее желтые зубы. Ну и пьет же она!

— Густи! — кричу я в окно. — Принеси мне пивную кружку.

И я пью вместе с лошадью.

1930

Перевод В. Смирнова.

МЯСНИКИ СОСТЯЗАЮТСЯ

По главной улице небольшого городка старый крестьянин гнал козье стадо: трех коз и двух длиннобородых козлов. Пять веревок сходились в его узловатой руке, и казалось, будто не он вел животных, а козы тащили за собой хозяина. У мясной он резко остановился, воткнул палку в мягкую землю и, привязав к ней блеющих животин, вошел в лавку. Старик спросил кусок сала. В лавке, сонно уставясь в озаренное солнцем пространство, скучали четверо рослых парней — подручных мясника. За мраморной кассой с белым вязаньем в руках сидела госпожа Хорват. Длинные спицы с алмазными шариками на концах, ослепительно сверкая, так и мелькали у нее между пальцами. Пока один из парней отпускал сало, другие, скаля зубы, наблюдали за стадом: оставленные без присмотра козлы затеяли бодаться. Подручные уже хохотали и даже толкались локтями, подначивая друг друга. Госпожа Хорват отложила кружевное вязанье и тоже подошла к окну взглянуть на потеху. Она была женщина статная, соблазнительная; из-под густых черных ресниц, согретые солнцем, блеснули желтые кошачьи глаза. По губам ее пробежала еле заметная улыбка, она вернулась на место и опустила потухший взгляд на рукоделие. Крестьянин, расплатившись с ней мелочью, вышел из лавки, гикнул на коз и вприскок побежал за стадом.

Госпожа Хорват со скучающим видом продолжала вязать. Муж ее, владелец мясной, вот уже несколько дней как уехал на ярмарку. А оттуда, наверное, отправился на другую ярмарку, прослышав, что товар там дешевле.

Изнывающие от безделья подручные снова сгрудились за прилавком; они дружно зевали, от скуки у них рябило в глазах; но вот, вспомнив двух забияк, уморительно бодавшихся на дороге, парни вдруг оживились и, мысленно меряясь силами, задиристо переглянулись. — Ме-е, — подражая козлам, проблеял один из них. — Ме-е, ме-е! — с хохотом подхватили другие.

А в полдень под шелковицей было расстелено грубое одеяло, и подручные, улюлюкая, схватились бороться. Двое весили килограммов по сто, двое — за девяносто. Руки у каждого будто ожившие дубины, грудь — содрогающаяся гора, щеки красные, ладони с доброе блюдце. Поначалу они лишь примеривались, приближались друг к другу то так, то эдак, норовя ухватить противника за пояс. Но мало-помалу, захват за захватом борьба разгорелась. Они сражались, как исполины, выросшие из земли под лучами горячего солнца.

Кухонное окно, за которым тем временем готовила обед госпожа Хорват, ослепительно блестело, и подручные не могли видеть, как то и дело замирала в ее руке деревянная ложка и хозяйка, вытянув шею, с любопытством поглядывала на борцов.

Через час госпожа Хорват прервала состязание: — Идите обедать! — постучала она ложкой в окно. Парни ввалились разгоряченные, расслабленно покачивая огромными ручищами, и набросились на еду, с восторгом уплетая внушительные порции.